Ромили отвернулась, сглотнула слезы. Надежды нет, все попусту, раз отец дал слово лорду Скатфеллу и дому Гарису. Он никогда не повернет назад, что бы она сейчас ни говорила. Макаран, ошибочно приняв ее молчание за согласие, погладил дочь по щеке.

— Все будет хорошо, моя девочка. Я горжусь тобой куда больше, чем твоими братьями. Ты крепка духом, здорова телом.

— Я предпочла бы быть вашим сыном, — выпалила Ромили. — Тогда бы я навсегда осталась с вами в родном доме.

Отец мягко обнял ее.

— Я тоже, девочка. Видит небо — я тоже! Но на все воля богов, только высший судья знает, почему он подарил мне такую дочурку, как ты, ведь все, чем ты обладаешь от рождения, куда больше подходит мужчине. Все идет предначертанными свыше путями, и не мне и не тебе испытывать терпение небес, Роми.

Дом Микел вновь обнял Ромили, и она зарыдала горько-горько, навзрыд и никак не могла остановиться.

Уже потом она размышляла, что оттого, что отец любит ее, жалеет ее, еще горше на душе. Если бы он грозил, повысил голос, разгневался, накричал на нее, ударил, наконец, ей было бы легче. Тогда ее сопротивление обретало бы смысл. А так? Если принять его точку зрения, то ее доводы — пустая блажь. Пусть даже это правда, но как переступить через себя, как заставить поверить, что стерпится — слюбится?! Отца тоже можно понять — ладно, она слишком молода, слишком неопытна, слишком глупа, но как все-таки стерпеть брак с нелюбимым?

Ромили старалась выказать интерес к свадебным приготовлениям. Бракосочетание, как сказал Макаран, должно состояться сразу после сбора урожая. Люсьела уже послала за тончайшим шелком на ярмарку в Каер-Донн. Там же должны были приобрести и все необходимые причиндалы. Решено было шить малиновое, голубое и фиолетовое платья, а также прикупить галантерейных товаров, лифчиков и кружевного белья. Мэйлина — стоило ей увидеть все эти вещи — буквально потеряла дар речи от зависти.

Однажды утром в «Соколиную лужайку» прискакал всадник из Скатфелла. Когда он въехал на двор, все увидели, что тот держит накрытую материей клетку.

— Сэр, — обратился он к вышедшему на крыльцо Макарану, — я привез послание от дома Гариса, а также подарок для госпожи Ромили.

Микел взял письмо, развернул его и чуть прищурился. Потом передал послание сыну.

— Дарен, у тебя глаза зорче. Ну-ка, прочти, что там написано.

Ромили почувствовала раздражение — если письмо направлено ей, то лишь она должна читать его. Возможно, отец не хотел показать, что его дочь читает куда лучше, чем сын, столько лет проведший в Неварсинском монастыре.

Дарен между тем огласил текст письма:

— «Макарану, владельцу „Соколиной лужайки“ и моей будущей жене Ромили от Гариса-Региса Алдарана из Скатфелла — привет!

Ваша дочь сообщила мне, что она облетывала дикого ястреба-верина, о котором говорят, что эта птица умнейшая из тех, что когда-либо появлялись на наших холмах. Сие занятие — неподобающее времяпрепровождение для супруги наследника домена Скатфеллов. Вследствие этого я позволил себе вольность послать своей будущей супруге двух замечательных птиц, которым более приличествует сидеть на самой прекрасной ручке на всех холмах Киллгард. Теперь у нее не будет нужды заниматься сугубо мужским делом. Умоляю ее принять этих чудесных птиц, которых, надеюсь, она с большой охотой обучит искусству ловли. Передаю свои приветствия и уважение моей будущей жене и вам, сэр».

Прочитав послание, Дарен сказал:

— Здесь приложена личная печать Гариса.

Макаран поднял глаза к небу, потом, пожевав губами, заметил:

— Очень учтивое послание. Открой клетку, человек.

Тот поднял накидку — в клетке сидели два прекрасных маленьких ястреба. На головах у них были надеты колпачки из тончайшей алой кожи с гербами Алдаранов, вышитыми золотой нитью. Ремешки украшало золото. Птицы были яркие, оперение поблескивало. У Ромили даже дух захватило.

— Замечательный подарок, — сказала она. — И очень содержательный. Скажи моему… передай моему будущему супругу, что я благодарна ему и немедленно займусь их обучением, при этом я постоянно буду помнить о его доброте.

Она подняла руку и посадила одного из ястребов на запястье, покрытое перчаткой. Птицы сидели так спокойно, что Ромили могла поклясться, что учить их нечему — ястребы прекрасно тренированы. Правда, и годны они были только на то, чтобы ловить мышей, однако сам факт покупки таких дорогих игрушек говорил о том, что дом Гарис относился с вниманием к увлечениям своей будущей жены. На мгновение она подумала, что ее будущий супруг, возможно, не так уж плох, однако уже в следующую минуту ей пришло на ум, что таким образом Скатфелл предупреждает ее, что после свадьбы ей будет строго-настрого запрещено работать с настоящими ястребами. Помнится, отец его, старый Гарет, так и заявил: «Подобное занятие недопустимо для жены наследника Скатфелла». На этот счет у Ромили уже сложилось мнение — что бы они ни говорили, она ни за что не согласится расстаться с Пречиозой.

С некоторым чувством вины перед своей подругой — словно она в чем-то изменила ей — Ромили отправилась на охоту с маленькими ястребами. Между хозяйкой и птицами сразу установилась прочная связь, однако, запуская их в полет, девушка испытывала странные ощущения: и радость оттого, что они так послушны, и некоторую неудовлетворенность при поимке добычи, а подчас и легкое раздражение от невозможности добиться уже знакомого единения, слияния в одно целое, в некое окрыленное разумное существо, что она с восторгом, с ликованием переживала с Пречиозой. Мелкие ястребы слишком примитивно организованы, чтобы обладать хотя бы зачатками ларана, к тому же эти красавчики были выведены в неволе. Раз или два Ромили пыталась установить с ними телепатическую связь. Никакой радости! Сознание этих птичек было совершенно плоским, механическим, «однословным», как у глупых женщин. Скоро ей наскучили эти образцово-показательные полеты — в них не было живости, чего-то неуловимо возбуждающего душу; ястребам не хватало изобретательности. Высоту они набирали за одно и то же количество кругов, точно так же падали камнем вниз… Она ежедневно запускала их — птицы ни в чем не виноваты и без тренировок просто погибнут, но всякий раз, как только, отработав свое, они садились на дужку, прикрепленную к передней луке седла, Ромили испытывала облегчение. С каким волнующим предвкушением счастья надевала им на клювастые головы нарядные кожаные колпачки и — наконец-то! — брала в руки Пречиозу. Вот когда она тешилась вволю, вот когда, выпустив ястребицу в небо, она полностью отдавалась полету и ощущению полной свободы.

Теперь по большей части она выезжала на охоту с Дареном и Раэлем — Алдерик, нанявшийся в коридомы, целыми днями был занят. Дел было по горло — надо было вести книги приходов и расходов, держать под присмотром достаточно многочисленный штат слуг, проверять состояние лошадей, собак, ястребов и промыслов, которыми жила усадьба. Молодые люди теперь виделись редко, разве что вечерами, когда управляющий лично зажигал светильники в доме и садился с Дареном и хозяином играть в кастлы[19] или в карты или долгими часами вырезал из дерева игрушки Раэлю. Встречались, обменивались двумя-тремя словами — и все…

Собственно, у Ромили тоже не выпадало свободной минутки. Отец заявил, что в преддверии свадьбы можно сократить количество уроков. Теперь уже и речи не шло о том, чтобы позаниматься с бывшим коридомом основами ведения домовых книг. К чему это, скривился отец, коль скоро быть свадьбе, а в новом доме есть кому считать деньги. Теперь девушку на долгие часы усаживали за шитье, вязание, и Калинда без конца учила всяким хитростям надзора за кухарками, швеями, пряхами и даже за молочницами. При этом воспитательница заставляла ее самое готовить, кроить, доить коров… Как приговаривала Калинда, это совсем не значит, что ей придется заниматься подобными делами, но хорошая хозяйка должна знать, выдаивает ли доярка вымя до конца или ленится, не балует ли с водой, а уж о домашних слугах и говорить не приходится. За этими нужен глаз да глаз! Лорд Скатфелл вдовствовал, и по всему выходило, что супруге наследника суждено стать первой дамой в их семье, следовательно, заниматься хозяйством. К тому же нельзя было хотя бы намеком показать, что она не разбирается в этих вопросах. Ни в коем случае нельзя было давать повод для пересудов: вот, мол, те из «Соколиной лужайки» — сущая беднота, и женщины из их рода не в состоянии справиться с хозяйством, ибо никакого хозяйства у них никогда не было. Так, крупная ферма, а не поместье… Однако, по мнению Ромили, подобное обучение более походило на самый тяжкий, взаправдашний труд, чем на пояснение, как надо следить за работницами. Сколько грязи она выволокла на своем горбу из амбара, сколько коров подоила, сколько взбила масла — словами не передать. И все это давалось огромным напряжением сил — навыков-то у нее почти не было, до всего по большей части приходилось доходить своим умом, а те, за кем она должна была приглядывать, скорее приглядывали за ней. Советы их были полезны, но скупы — они толком и объяснить не могли, почему надо было делать так, а не иначе. От подобных вопросов слуги нередко застывали и начинали часто моргать. Ромили тогда становилось неловко, а наиболее простодушные после недоумения и паузы начинали ворчать — почему, почему? По кочану!.. Учили их так, вот почему!..