— Мы их наберем целую коробку! — радостно воскликнула Маша. — Это будет наша коллекция, как у папы.

Но Леночка побросала своих жучков.

— А Мерца? — произнесла она укоризненно.

И вот дети опять идут по нескончаемым дорожкам, на каждом шагу открывающим все новые и новые чудеса. То это большое дупло на сосне, похожее на вход в пещеру, а над ним сверху висят мягкие желтые капли еще не затверделой смолы; и так они необыкновенно пахнут! То это куча сосновых иголок, в которых поселились муравьи, множество муравьев. Они знают все ходы и выходы в этой куче и тащат куда-то на себе большие белые муравьиные яйца. То это гнездышко, настоящее птичье гнездышко, только не видать в нем ни птиц, ни птенцов, а вот между ветвями голубым огоньком далеко внизу блеснула речка. Но сверху на детей посыпались сухие иглы, и они мгновенно забыли и гнездышко, и речку, и муравьиную кучу: там, наверху, по сосновым веткам, багровея огненным хвостом, помчалась настоящая живая белочка, и в диком восторге дети закричали:

— Белка, белка!

Чем глубже они забирались в сад, тем больше встречали всяких чудес, только Мерца уходила от них с каждым шагом все дальше и дальше.

— Знаешь, Леночка, — призналась Маша, — отсюда я не могу найти дороги. Давай покричим!

Они кричали и звали, заглядывали в каждую ямку, приникали ухом к отверстиям на деревьях, заползали в густой кустарник, закрывали и открывали глаза, но не было ни путей, ни дверей в далекую страну Мерцу. Маша и Лена почувствовали, что никак не смогут найти ее.

Усталые, проголодавшиеся, притихшие, словно чем-то виноватые перед Мерцей, обе девочки медленно возвращались домой. А навстречу им уже шла няня с полотенцем и мыльницей в руках: так и есть — умываться!

Наверху, в их теперешней детской, все уже было прибрано. Окна раскрыты настежь, пчелка давно улетела, кровати покрыты новыми голубыми покрывалами. Но тут Маша вдруг вспомнила про свою заветную тетрадку, спрятанную вчера перед сном под подушку, и опрометью кинулась к кроватке. Но, сколько ни ищи под подушкой и под простынкой, тетради нигде не было. Два несчастья зараз: сперва потеряна дорога к Мерце, а теперь тетрадка, где все записано о Мерце…

— Ленка, нюга, вы не спрятали?

Но большие глаза Леночки глядели на нее с тихим укором, а няня давно вышла из комнаты.

— Кто мою тетрадку взял? — отчаянно закричала Маша и помчалась вниз.

Топ-топ-топ по деревянным ступенькам, хлоп — настежь дверь террасы. Утреннее солнышко осветило ее. Пятна света и тени, как живые, шевелились на досках пола, на белой скатерти. Самовар кипел на столе, отдавая легкой угарной горечью.

А за столом рядом с папой и мамой сидел незнакомый гость, большелобый, высокий, худой, в расшитой русской рубашке, с молодым лицом, окаймленным пушистой бородкой. Возле него на перилах террасы лежала смятая фуражка. Он читал Машину тетрадь. Маша остановилась в дверях как вкопанная. Гость глуховатым баском спросил у доктора:

— Но почему же все-таки царь оказался Григорием?

— А это, Иван Иванович, должно быть, Кирхгоф ей в голову запал.

— Здорово! — засмеялся гость.

Но дальше она ничего не слышала. Красная и смущенная, Маша тихонечко попятилась и на цыпочках прошмыгнула назад, в детскую. Чужой взрослый человек узнал про все их секреты…

С того летнего дня прошло много-много времени, тридцать долгих лет. Сделались взрослыми обе мои девочки, крепко дружившие всю свою жизнь. И чудесно изменилась вся жизнь вокруг Маши и Лены. Давно уже не стало царя и больше не сидела на шее народной та самая «тьма-тьмущая», о которой говорила их старая няня. Народ стал свободен, он стал хозяином своих полей и лесов, морей и рек, и люди сами взялись хозяйничать, они строили заводы, фабрики, дороги, дома и целые новые города.

Маша давно сделалась писательницей. Множество толстых тетрадей пришло на смену прежней тетрадке, подаренной ей отцом, но и старую она не выбросила, а сохранила на память.

Однажды Маше захотелось написать книгу об одной из далеких строек, и она решила пойти за помощью к редактору большой московской газеты. Весною 1926 года переступила она в первый раз, уже не молодая, с сединой в волосах, через порог кабинета редактора и сказала:

— Простите, Иван Иванович, я…

Сказала и остановилась.

Что-то очень родное, давным-давно знакомое почудилось ей в человеке с седой бородой, сидевшем за столом.

И человек с бородой тоже поднялся с места. Он пристально посмотрел на Машу и сказал ей глуховатым баском:

— Да вы уж не дочка ли покойного доктора? — И он назвал фамилию Машиного отца.

Редактор газеты, старый большевик, лично знавший Владимира Ильича Ленина, угадал в стоявшей перед ним пожилой женщине маленькую девочку, стихи которой он читал на террасе подмосковной дачи. И он помог Маше написать большую книгу о гидростанции, залившей сияющим светом электричества темные города и деревни, где раньше горели только керосиновые лампы.

КОНЕЦ