Уложить Пиню спать, угомонить – было большим искусством. Он вырывался, он кричал, он сообщал всем на свете:

– Ребята! Я еще не наигрался! Я еще не наигрался, ребята!

Отец приходил в ярость, когда он так говорил.

– Какие мы тебе ребята? Ты у меня сейчас заработаешь!

Но Пиня объединял все человечество в знакомое слово и упорствовал:

– Ребята! Ребята, я не наигрался! Же!

Так и засыпал он с криком на губах. Его уносил, как корабль, сон, он уплывал от всех, преображенный до неузнаваемости, тихий, спящий Пиня.

Вот что вспомнилось Нелли Николаевне по дороге к родильному дому. В приемном покое она, вручив мужу обручальное кольцо, сказала:

– До свидания! Ждите нас вдвоем! Какая замечательная больница – родильный дом, я сюда иду, как на большой праздник.

Муж испуганно погладил ее по руке.

– А как же я?

– А ты домой иди, будь по хозяйству!

– Я больше не могу! – сказал он волнуясь.

– Что не можешь? – спросила удивленно Нелли Николаевна. – Ты так волнуешься, как будто тебя здесь оставляют. Не бойся, иди домой, я пошла!

Он скользнул губами по ее волосам, дверь захлопнулась, и он остался один с обручальным кольцом а руке. И почувствовал он себя отшельником и скорее направился домой, чтобы увидеть сына. Не даст ему сын стать отшельником!

Пиня учинил на свободе такой разгром, что когда отец увидел, во что превращена квартира, махнул рукой и оставил все как есть, до того дня, когда не убраться будет нельзя. Пиня, готовый понести заслуженное наказание, на всякий случай спрятался в засаде и долго просидел там, ожидая строгого вызова. Но отец молчал, и Пиня сам вылез из засады, удивляясь – что случилось? Отец сидел у стола, уставившись в одну точку, в глазах у него просвечивала слеза.

– Папа, что случилось?

– Наша мама… – сказал отец осевшим голосом, и для Пини осталось загадкой, что же случилось с "нашей мамой".

– Родила? – спросил он доверчиво.

Отец сразу очнулся от своих потусторонних размышлений.

– Тот раз мне было куда легче!

– Родила?

– Да оставь ты это слово в покое, не детское это слово!

– Отчего не детское, очень даже детское, мы – все дети – от него произошли! – ответил Пиня, наморщив лоб и уставившись на отца.

Отец не смог почему-то вынести его взгляда, отвернулся и повторил:

– Мы – все дети – от него произошли…

Посидели они тихо-мирно за столом, не зная, куда девать им обрушившуюся на них свободу, и пошли спать.

Пиня первый раз разделся сам, лег спокойно, без традиционного своего крика. Отец тоже лег, но спать не мог, крутился на кровати, вставал, снова ложился и мерещилась ему на потолке, куда он смотрел, не жена, а другая женщина. Почему он вспомнил ее сего дня, он и сам не знал. И вовсе то была не женщина, а девчонка-десятиклассница. Большой он ей след в жизни оставил, больше некуда! Девушка в белом платье мерещилась ему на потолке, ушедшая восемь лет назад и затерявшаяся в большом городе с маленьким человеком, чуть младше Пини. Воспоминания эти раздражали его, мучила тревога за жену, и он поднялся в пять утра, бросился на улицу, и побежал вчерашней дорогой, и узнал потрясшую его новость: дочка!

Да здравствует дочка!

Ночные тени выпали у него из памяти, и он снова забыл про тайну свою, как умел забывать один лишь он, как он умел забывать…

– Пиня! У нас Маруся! – закричал математик Глазов, вбегая в комнату, где крепко спал его сын, наследник его и ненаследник.

Пиня, которого добудиться по утрам не было никакой возможности, открыл глаза и прошептал:

– От мыши всё! От мыши девчонка! Зачем она маме на ногу села?

Отец даже обиделся:

– Не от мыши!

Пиня вскочил на кровати и стал прыгать. Прыгал он, прыгал голый по кровати, а потом сел и сказал грустно:

– Я так и знал, что девчонка будет! Зря мама туда пошла, надо было тебе идти – у тебя бы родился Мальчик!

Отец хотел возразить, но сдержался, ушел от острой темы. Пиня постоянно подвергал родителей обстрелам из вопросов самого простого смысла – откуда мы, все дети, пошли – и постоянно делал открытия в этой области, точно так же, как отец в своей.

Позавтракали они, посуду стали мыть. Столько посуды объявилось грязной – мыть им ту посуду, не перемыть!

Отец, стоя у водопроводного крана, все время восклицал :

– Надо же – дочка! Как нам повезло!

Пиня плевал на пол и говорил философски:

– Подумаешь!

Не мог отец долго посуду мыть, захлестывала его Радость, да и не приучен был к домашней работе – не так воспитан был.

"Неважное дело! – подумал он, пожалев, что не приучен к той работе. – Надо Пиню к ней приучать!"

– На, мой тарелки, я чашки уже все вымыл! сказал отец, отодвигаясь от раковины.

Пиня, человек совсем далекий от мытья посуды, как истинный мужчина, усмотрел в мытье тарелок много несовершенных и неприятных операций. Пока отец вытирал, отвернувшись, чашки, он внес усовершенствование в процесс мытья, заменив его другим, более простым процессом: он начисто вылизал грязные тарелки, и сделал это очень быстро, как будто всю свою предыдущую жизнь этим занимался и накопил немалый опыт.

– У меня всё! – сообщил Пиня, подавая отцу су хие тарелки. – И вытирать не надо!

Отец критически осмотрел Пинину работу и принял ее:

– Молодец!

И решил, как Пиня, упростить и модернизировать домашнюю работу – ведь неделю, если не больше, им предстояло жить самостоятельно.

– Итак, значит, упрощать! Минимизировать!

– Конечно! Чего там! Ну я пойду!

– Куда пойдешь в такую рань?

– В школу! Я хоть один раз сам пойду, ты меня не провожай, мне к самостоятельности надо приучаться, – сказал Пиня, – а то вы хлебнете со мной горя!

Забыв наказы жены, поддавшись обаянию сына, математик Глазов отпустил его в школу в семь часов утра, и Пиня не зря провел время. Он облазил все встретившиеся ему помойки, какие там помойки – рынки, где индейцы продавали свои товары, обратил впервые внимание на воробьев, увидел мышонка, может, того самого, увидел кошку с большим животом (до чего кошка была похожа на маму в последнее время!), но выводов не сделал, так как увидел Мишу Строева, который выходил со своей мамой из дому в такую рань.

– Мишка! – закричал Пиня на всю еще тихую улицу. – У нас Маруся родилась, понимаешь!

Мишина мама похлопала его по спине:

– Какой же ты счастливый, Пиня!

– Я свободный! – сказал Пиня, поглядывая вокруг: на улицу, на воробьев, на автобусы, на взрослых, бегущих к автобусам, на весь белый свет.

– А не скучаешь без мамы?

– Скучаю! – сказал Пиня, а глаза его сияли.

– Ну, мамочка, мы пошли! – сказал Миша. – До свидания, до нашей встречи вечером! но

Встал Миша на цыпочки и поцеловал маму, а Пиня подумал: "Надо же! Сам целоваться лезет!"

Но эта деталь не убила в нем расположения к Мише. С закинутыми за плечи ранцами, без умолку болтая, они отправились в школу и дорогу, длиною в пять минут, прошли ровно за час, опоздав на урок. Они и сами не могли понять, почему дорога в школу сегодня растянулась.

– Почему опоздали? – спросила Наталья Савельевна будничным голосом.

– Мы шли! – ответил Миша, удивленно пожимая плечами.

– Ребята! – нашелся вдруг Пиня. – Наталья Савельевна! У нас же Маруся родилась, как я забыл?! Вот поэтому мы и опоздали, за нее переживали!

В классе поднялся крик, все повскакали с парт, обрадованные неизвестно чем, хотя известно чем – конечно, Маруся родилась, будущая первоклассница. Они как умели от души приветствовали ее, тем более что время шло само по себе, от урока они его отрывали, а как хорошо, когда урок маленький.

– Очень рада за тебя, Пиня! Теперь ты старший брат и учиться и вести себя должен будешь лучше!

Ведь Маруся будет брать с тебя пример. Вот какая у тебя ответственность теперь! – глядя на Пиню и улыбаясь, сказала Наталья Савельевна.

Пиня, пребывая в центре внимания бушующего первого "А", купался в лучах славы и всеобщего внимания.