Надежда Егоровна начала с того, что подмела мусор и помыла полы с пятого по первый этаж. И встретила ожесточенное сопротивление жэковской уборщицы подъездов бабы Клавы. Во времена петровского детства таких должностей не было — соседи мыли свои этажи по очереди, и чистота была не в пример сегодняшней. Но лет десять — пятнадцать назад самодеятельную уборку заменили централизованной. С тех пор и началась разруха.

Баба Клава устроила Надежде Егоровне скандал, орала на лестничной клетке:

— Подсиживаешь меня! Мне положено раз в неделю! У меня семь подъездов! Я за каждым грязь подтирать не обязанная!

— Клава, — пыталась успокоить ее Надежда Егоровна, — что ты беснуешься? Ну, убрала я один раз, смотреть ведь противно…

— А кто гадит? У самих пес подыхающий, небось он и не доносит.

— Что ты говоришь! — возмутилась Надежда Егоровна. — Наша собака не ходит в подъезде.

— Не надо ля-ля! Би-би задавит!

Надежду Егоровну, муж которой впал в детство, больно задело выражение, подхваченное бабой Клавой у внуков. Мама Петрова стала мыть полы и убирать постоянно, в том числе и в дни, когда баба Клава с утра уже повозила грязной тряпкой по ступенькам.

Уборщица вела активную пропагандистскую кампанию среди соседей, ловко нащупав болевую точку: Надька с пятого этажа ступеньки скоблит, чтобы показать, какие вы свиньи.

Общественность разделилась на два лагеря — сторонников уборщицы и сочувствующих Надежде Егоровне. Вторые оказались в меньшинстве. Деятельность мамы Петрова служила укором остальным хозяйкам.

Разведка из числа сторонников доносила Надежде Егоровне, что баба Клава перешла к активным действиям, то есть к вредительству. С вечера вымытый пол наутро был усеян мусором; Надежда Егоровна купила на свои деньги краску, начала красить стены подъезда, они не успевали просохнуть, как появлялись похабные надписи. Поставила на подоконники цветы в горшочках — их сбросили на пол.

Петров три дня терпеливо слушал рассказ мамы о подъездной склоке. Лично отловил на третьем этаже вечером подростков, которые курили, бросали окурки на пол и пили пиво. С любителями подъездной романтики он провел разъяснительную работу. До рукоприкладства дело не дошло, хватило призывов к совести и угроз, сформулированных доступным народным языком. А потом Петров столкнулся вовсе с несусветным — застал бабу Клаву, которая.., мочилась в углу площадки.

— Что же вы делаете? — пробормотал Петров.

Баба Клава смутилась только в первую секунду.

Боевой пыл к ней вернулся быстро.

— Не твое собачье дело! — нахально заявила вскочившая уборщица обескураженному Петрову.

Баба Клава приняла позу готовности к словесной схватке: руки в боки, ноги на ширине плеч, ноздри трепещут.

— Вам лечиться надо, — сказал Петров. — Вы же больная на всю голову!

— Ах ты, щенок! — открыла рот баба Клава.

Но Петров ее перебил, гаркнул:

— Молчать! Все! Мое терпение кончилось. Еще раз увижу вас в подъезде — засажу в психушку. Ясно?

— Ой-ой! Испугалась я тебя! Подумаешь, приехал, видали мы таких!

Петров разозлился не на шутку. Он пошел на бабу Клаву с кулаками:

— Карга старая! Ты с кем связываешься? Ты кого на испуг берешь? Ты думаешь, меня можно как маму? Да я тебя — в лепешку! На молекулы разберу, в морг нечего относить будет.

Баба Клава испуганно затрусила вниз по лестнице.

Следом шел Петров и изрыгал проклятия и угрозы.

Он опомнился, когда уборщица выскочила на улицу, а сам он оказался перед входной дверью. Хорош, нечего сказать! Набросился на старуху, словно дело касалось чего-то жизненно важного. Живут они здесь как в замедленном кино. У него за три дня мозги стали плесенью покрываться.

На следующий после стычки с бабой Клавой день Петров нанял бригаду строителей. Они сделали ремонт, привели подъезд в идеальное состояние — хоть делегации зарубежные приводи. Поставили кодовый замок и домофоны, на первом этаже оборудовали комнатку консьержа со стеклянной витриной, топчаном, столом, креслом и монитором камеры наблюдения за входной дверью. Через бюро по трудоустройству Петров нанял четырех пенсионеров, которые должны были нести вахту сутки через трое.

Петров отмахивался от робких попыток мамы остановить его: «Павлик, это такие деньги! Мы как-нибудь сами. Сколько же ты потратил? Они импортной краской потолки красят! Поди, не дворец, а ты расходуешься. Лучше бы детям что-нибудь купил!»

Приехавшая с дачи сестра Татьяна тоже не высказала восторгов по поводу нового качества жизни.

Петров ее прямо спросил:

— Чего ты носом крутишь? Что тебе не нравится?

— Ты мне не нравишься! Зачем маму удовольствия лишил?

— Я лишил? — возмутился Петров. — Удовольствия за бабой Клавой подтирать? Сестричка, у тебя все дома? — Он постучал пальцем по лбу.

— Думаешь, ты один правильный и умный? Одним махом всех побивахом. Ничего подобного! Для мамы подъездная эпопея как отдушина была. Кого она целыми днями видит? Больных отца и Лентяйку. Чем занимается? Горшки за ними выносит. А тут она для общества что-то делала, интрига закрутилась, кровь быстрее побежала, у нее интерес появился, новые переживания. Для тебя это мелко, смешно и абсурдно — воевать с придурочной бабой Клавой, обсуждать с соседями выходки подростков-вандалов, а для мамы — настоящая жизнь.

Пашка! Ей ведь шестьдесят лет только. Помнишь, как выглядела? Куколка! А за последний год, как с папой случилось, — враз постарела. Но тут, смотрю, опять волосы стала на бигуди накручивать. Прическу сделает, фартучек наденет, перчатки резиновые в тон, швабру в руки — и ступеньки мыть.

Петров считал сестру незаурядной личностью.

Татьяна обладала цепким умом, хваткой, выносливостью, была энергична и не пасовала перед трудностями. Она бы добилась многого, если бы не поставила себе планку вровень с той, выше которой не мог подняться ее муж Андрей — хороший парень недалекого ума. Их бизнес, толчок которому дал Петров, — магазин электроники, — за десять лет практически не увеличился. Он давал им возможность сносного существования, но не более.

Вместо того чтобы бросить силы на расширение дела, они ехали на дачу и сажали овощи — Андрей любил ковыряться в земле. Он постоянно чинил старенький автомобиль, вместо того чтобы заработать на новый. Татьяна вслед за мужем отрабатывала шаг на месте — семейное счастье было для нее важнее богатства и успеха.

Сестра, определенно, лучше понимала настроение мамы, смотрела на подъездную баталию с неожиданной и правильной позиции. Но и у Петрова были принципы, которыми он не собирался поступаться.

— Моя мама подъезды мыть не будет! — сказал он жестко. — Заруби это себе на носу! Если ты такая умная, найди для нее занятие более.., более приличное. Наймите сиделку, домработницу, хоть штат отдельный для отца и Лентяйки! Вот сберкнижка на твое имя, сумма порядочная — на зарплату консьержам и для мамы.

— Ты считаешь, что все проблемы можно решить с помощью денег? — вздрогнула Таня.

Брат ответил туманно:

— Если бы я так считал, то не сидел бы сейчас здесь.

Татьяна решила сменить тему:

— Я с Зиной разговаривала. Ты почему домой не звонишь?

— Позвоню.

Он не выполнил своего обещания. Между Петровым и самыми близкими — женой, сестрой, родителями — будто кошка серая пробежала. У него не было желания объясняться, утрясать, сглаживать — само пройдет.

О двух крупных суммах, которые он снял с семейного счета, на ремонт и на сберкнижку Татьяне, он ничего не сообщил Зине. Ей оставалось только строить предположения.

Потом Петров много раз будет мысленно возвращаться к своему отъезду из Омска, задаваться вопросом, почему решил ехать поездом, а не лететь самолетом. Кроме бредовой идеи «увидеть Сибирь из окна», ему ничего не вспомнится.

В купе заглянул коротко стриженный мужчина, посмотрел на молоденькую беременную соседку Петрова, потом на него, обрадовался: