Для Дениса и Вали настали счастливые времена. Рискованное дело, которому они отдались, влило новую кровь в их отношения. Они смотрели друг на друга глазами, не замыленными бытовыми мелочами. Их любовь, подстегнутая опасностью, переживала новый виток.

У Зины, напротив, все шло из рук вон плохо.

Как только она была низвергнута из фавориток, на нее обрушились немилость начальства и козни сослуживцев. Очередной проект не дошел до заказчиков — был осмеян и изничтожен на предварительном обсуждении. И тому имелись основания — цветопробы отвратительного качества, коллеги постарались. Зину кололи по мелочам и били по-крупному. Ей портили компьютер и заваливали штрафами, вслух обсуждали небылицы из ее семейной жизни и несуществующие романы. Едва ли не каждый день Зина плакала в туалете, ходила в затемненных очках, сквозь которые плохо видела. Оставался один, последний этап унижения — Витьки пока не кричали на нее непотребными словами.

Нервы у Зины совершенно разболтались. Она жила в постоянном ожидании обид и от этого становилась еще беззащитнее перед ними.

Надо было уходить с работы. Но куда? Домой, к Петрову? Зина жаловалась Лене, подруга обещала найти новое место, но все затягивала. Лена активно интересовалась, как у них с Петровым, что он делает.

— Никак, — ворчала Зина. — Ничего не делает.

Съездил на три дня за границу, денег привез, балует детей.

И опять заводила песню о своих несчастьях. Лена разговор сворачивала.

С мужем Зина не жила, а сосуществовала. Они держались подчеркнуто ровно и сдержанно. Говорили по необходимости, спали раздельно. Каждый считал себя вправе ждать от другого покаяния и извинений. Дети заметили, что между родителями неладно.

— Мама, почему ты папу молчишь? — спрашивала Маня. — Раньше ты его веселила, а теперь ты его молчишь, — Настроения нет, доченька. Не обращай внимания.

Саня однажды спросил Петрова:

— Папа, может, маме не нравится твоя борода?

— Ты спишь в другой комнате, потому что храпишь? — подхватил Ваня.

— Верно мыслите, господа.

У близнецов был свой план выхода из семейного кризиса: папе сбрить бороду, маме уйти с работы и «быть как раньше».

— Борода у мужчины — половой признак, — отшучивался Петров, — как длинные волосы у женщины.

У Зины была короткая стрижка, и слова мужа она восприняла как обвинение в неженственности.

Из-за детей у них несколько раз вспыхивали короткие ссоры. Издерганная служебными неприятностями Зина то кричала на детей за мелкие провинности, то сюсюкала, когда нужно было проявить твердость. Петров делал ей замечания. Ответом становился град обвинений и слезы. В минуты, когда жена рыдала, Петров был готов все простить и пытался нежно ее успокоить. Но Зина истерически выкрикивала:

— Убери свои руки! Не прикасайся ко мне! Уходи, я не хочу тебя видеть!

Петров хлопал дверью. Дети сидели тихими мышками.

Зина ни у кого не находила поддержки. Родная сестра Валя талдычила будто заговоренная: ты не права, ты должна проявить участие, твой муж очень хороший человек, поговори с ним.

— О чем я буду с ним говорить? — кипятилась Зина. — О тюленях? О его любовных приключениях?

— Ты знаешь, что у него с ногой? — подталкивала сестра.

— Растяжение, кажется, — отмахивалась Зина.

— Ой ли? — качала головой Валя.

— Да какая разница! У меня на работе сплошной заговор. Сегодня обнаруживаю, что кто-то мой пропуск ножницами изрезал и в корзину бросил.

И это мог сделать каждый. Каждый! Я никому не верю.

— Так уйди с этой работы! — возмущалась Валя. — Ради чего терпеть? В деньгах ты не нуждаешься.

— Не понимаешь! — восклицала Зина. — Никто меня не понимает!

— Тогда, возможно, проблема в тебе?

Проще всего сорвать свое настроение на близких. Зина гневно обвиняла Валю: та-де за порогом своего дома ничего не видит, сидит на перинах с мужем-увальнем и настоящей жизни не знает, а советовать берется; посмотрела бы Зина на нее, попади Валя в такой переплет.

Неделю они не общались. Валя позвонила первой, сделали вид, что размолвки не было. Но сестра решительно отказывалась слушать длинные перечни служебных горестей Зины.

— Это самоистязание, — заявила Валя. — Я тебе в нем не помощница.

Петров не спал, прислушивался к шорохам за стеной. Кажется, всхлипы. Плачет?

— Наш взаимный маразм затянулся, — сказал он вслух и вскочил с кровати.

Ахнул от боли — резко наступил на многострадальную ногу. Переждал, пока боль утихнет, и пошел к жене.

— Молчи, — велел ей, ложась рядом и обнимая. — Не говори ни слова.

Зина долго не могла расслабиться, убрать прижатые к груди руки. Петров нежно и неторопливо целовал ее. Петров ли это был? Как бы Петров — его приемы, повороты, его руки — все вспомнилось.

Но одновременно и чужой мужчина — новый, незнакомый. Возможно, борода тому виной. Она щекотала и кололась.

В какой-то момент Зина почувствовала, что ее тело отзывается на ласки, накатывает волна возбуждения. Но это был не привычный ответ супругу. Другой мужчина, хоть и в обличье Петрова, разбудил ее чувственность. Мысль «Я изменяю мужу» не испугала, не погасила желания, напротив, подхлестнула его.

— Вот видишь, — удовлетворенно пробормотал Петров, — ты тоже соскучилась. Правда, соскучилась?

Зина закрыла ему рот ладошкой — не говори.

Под пальцами бархатились чужие усы и борода.

Она стонала и извивалась. Все ее горести и обиды нашли выход, улетали из ее тела вместе с прерывистым частым дыханием. В финале Зина так закричала, что теперь Петрову пришлось закрывать ей рот поцелуем.

Утром ее разбудили ласки мужа. Будто проспала полгода, не было печалей и разлуки. Сейчас она повернется на спину, почувствует его тяжесть.

Борода защекотала ее обнаженную грудь. Губы Петрова, обрамление чужое. Вспомнились ночные фантазии. Другой! И пусть! Зина неожиданно крепко обняла Петрова, потребовала прекращения нежных прелюдий. Едва не сказала грубо вслух: «Ну, давай же. Другой! Сильно и мощно, как ты умеешь, как делал прошлой ночью». Она стиснула зубы, замотала головой. Другой оправдал ее надежды.

Они лежали обнявшись, понимая, что это последние секунды молчания перед разговором, который должен смыть все печали и примирить их.

— Что это? — Зина резко села на кровати и показала на колено мужа.

Слегка распухшее, красноватое, оно было пересечено шрамами и рубцами.

— Зинка, я пять месяцев провалялся в больнице. Мне сделали две операции. Там теперь железка вместо сустава.

Петров говорил, по-детски улыбаясь, рассчитывая на жалость и участие, как ребенок, которому было очень больно, и теперь он хочет увидеть понимание, сочувствие и восхищение его силой воли.

Зина смотрела на него не с восхищением, а с ужасом. Петров решил, что она испугалась задним числом.

— Сейчас уже не болит, — заверил он.

Зина только на секунду почувствовала сострадание, а потом ее захлестнул ужас совсем не того рода, который предполагал Петров.

Ее муж несколько месяцев провел в больнице. И не счел нужным сообщить ей! Будто она неродная!

Будто дрянь последняя! Кто был с ним рядом? Кто ухаживал?

Зина задохнулась от негодования. Смотрела на него с неприкрытой ненавистью.

— Что с тобой? — опешил Петров.

— Я приготовлю завтрак. — Зина надела халат и вышла из спальни.

На кухне Петрова, к большому его изумлению, встретила та же примороженно отстраненная Зина, что и сутки назад.

— Нам нужно поговорить, — сказал он.

— Извини, я тороплюсь на работу.

— Подождет твоя работа! — в сердцах рявкнул Петров.

— Нет, до свидания. — Равнодушная ухмылка.

И не подумала дежурно поцеловать его на прощание.

Зине во многих книгах встречалось утверждение, будто секс и любовь существуют отдельно. Секс — физиологическая потребность, любовь — высокое состояние души. Они могут не смешиваться, как вода и масло. Но при высокой температуре создают гремучую смесь. Поскольку Зинина любовь прежде не опускалась ниже точки кипения, она считала разговоры о воде и масле совершеннейшей ерундой.