Гораздо более осторожно высказывается в первом томе "Второй мировой войны" У. Черчилль: "Эта странная фаза войны на суше и в воздухе вызывала у всех удивление. Франция и Англия оставались пассивными, в то время как Польша была в несколько недель раздавлена и подчинена всей мощью немецкой военной машины. У Гитлера не было причин жаловаться". Но чем же была вызвана эта пассивность? Почему превосходящие силы французских и английских войск бездействовали на западной границе Германии? Ответ довольно любопытен. "...Даже если бы временный успех был достигнут французской армией,- пишет У. Черчилль,- через месяц она испытала бы огромные трудности в сохранении завоеванного на востоке и могла бы подвергнуться на севере мощному немецкому контрудару. Таков ответ на вопрос, почему мы оставались пассивными, когда Польша терпела поражение. Сражение было проиграно за несколько лет до этого" [3].
Таким образом, единственной причиной пассивности У. Черчилль считает военную неподготовленность. Правда, Гитлер, пишет он, рассчитывал, что после разгрома Польши Чемберлен и его коллеги, "спасшие свою честь объявлением войны", быстро пойдут на попятную и заключат предложенный мир. Но что подобные настроения имели место среди правящих кругов Англии - такой возможности консервативный лидер не допускает. Не объясняется ли это "министерской солидарностью"? Ведь как морской министр в кабинете Чемберлена Черчилль полностью ответствен не только за антисоветские планы конца 1939 - начала 1940 года, но и за стратегию "странной войны".
Кое-что о мотивах, определявших позицию правительства, сообщают в мемуарах Л. Эмери и X. Дальтон. Первый из них вспоминает, что 5 сентября 1939г. он зашел к министру авиации Кингсли Буду и предложил ему, учитывая нехватку строевого леса в Германии, поджечь бомбардировкой массивы Шварцвальда. "Я вполне мог предположить,- пишет Л. Эмери,- что он станет возражать мне, ссылаясь на затруднения технического порядка и указывая на другие объекты, более достойные внимания и более важные с военной точки зрения. Но я онемел от изумления, когда он объявил мне, что не может быть и речи даже о том, чтобы бомбить военные заводы в Эссене, являющиеся частной собственностью, или линии коммуникаций, ибо это оттолкнуло бы от нас американскую общественность" [4].
Не менее интересно и свидетельство Дальтона. Он приводит разговор с Черчиллем, состоявшийся 13 сентября 1939г. Отвечая на неофициальный запрос лейбористской оппозиции относительно бездействия английской авиации, морской министр разъяснил, что Англии невыгодно первой начинать воздушную войну, ибо отсрочка дает возможность укрепить противовоздушную оборону, а также завоевать поддержку американского общественного мнения. "Мы бы хотели,- сказал тогда Черчилль,- чтобы первыми пострадали английские женщины и дети, а не немецкие" [5]. Ответ Черчилля отнюдь не исчерпывал причин бездействия английской авиации. Они определялись прежде всего политическими соображениями: влиятельные круги Англии все еще надеялись на сговор с Германией.
Берлин это учитывал. В воздухе и на земле он также не проявлял активности. Смысл этого, отмечает английский публицист Р. Кларк, был прост: Гитлер надеялся, что после окончания польской кампании он сможет, не начиная "войны на западе", заключить мир с Англией и Францией. И хотя фюрер ошибся, считая, что Англия и Франция не объявят войну из-за Польши, замечает А. Тейлор, его предположения, что они "не будут воевать всерьез, оказались правильными" [6].
Однако как Тейлор, так и другие буржуазные авторы ничего не говорят о настроениях, которые господствовали в руководящих кругах Лондона осенью 1939 года. Лишь А. Иден, приоткрывая эту завесу, замечает, что после мирных авансов, которые сделал Гитлер в речи 6 октября 1939г., несколько министров в кабинете Чемберлена считали возможным начать переговоры с Германией "Это был старый след политики умиротворения" [7],- замечает он.
А что же сам Чемберлен? Как видно из его частного письма от 10 сентября 1939г., премьер рассчитывал на изменение обстановки, но не военным путем. "То, на что я надеюсь,- писал он,- не победа в войне - я очень сомневаюсь в ее возможности. Это нечто иное: крушение внутреннего фронта в Германии. Для этого надо убедить немцев, что они не смогут одержать победу и США могли бы в необходимый момент помочь в этом". Интересные факты, помогающие понять, что именно английский премьер понимал под "крушением внутреннего фронта", сообщает Я. Колвин. Осенью 1939 года доверенное лицо "Интеллидженс сервис" вступило через посредство Ватикана в переговоры с представителем Канариса Н. Мюллером. Уайтхолл согласился обсудить возможность заключения мира при условии, что Гитлер будет отстранен от власти. За ходом переговоров лично следил Э. Галифакс. Дело не ограничилось обычным зондажем. Был составлен проект мирного договора между Англией и Германией, предусматривавший сохранение за последней Австрии и Судетской области Чехословакии. Один экземпляр был передан на хранение в Форин оффис. В июле 1940 года, когда началась подготовка к вторжению в Англию, Канарис попросил уничтожить его, чтобы исключить возможность захвата немецкими войсками. Как сообщает английский военный историк Дж. Фуллер, среди предложений, внесенных Лондоном на рассмотрение немецкой военной оппозиции в феврале 1940 года, был пункт о том, что Англия готова не начинать "военных действий на Западе", когда она выступит против Гитлера. Фуллер подчеркивает, что целью Чемберлена было "стимулировать оппозицию" Гитлеру. С этим соглашается и Маклеод. Другая линия контактов с Берлином шла через английского офицера, сотрудника министерства авиации У. де Роппа - сына прибалтийского барона, принявшего в 1915 году подданство Англии. Находясь осенью - зимой 1939-1940 годов в Швейцарии, он поддерживал связь с представителями Розенберга, а последний держал в курсе дела Гитлера [8].
Подробности закулисной деятельности английской разведки, проходившей не без ведома Форин оффиса, остаются неизвестными. В официальных изданиях о ней вообще не упоминают. Однако даже то, что стало известно, показывает, что Чемберлен придавал немалое значение контактам с агентами военной оппозиции. С помощью генеральского путча против Гитлера он был не прочь изменить ход событий. Устранение одиозных фигур в нацистском руководстве, прежде всего Гитлера, должно было облегчить "мирный" сговор с Германией. Одновременно разыгрывалась и запасная партия - через де Роппа поддерживался контакт с официальным Берлином. Не в этом ли надо искать один из ответов на вопрос о причинах пассивности Лондона, причинах "странной войны"?
Надо сказать, что Гитлер учитывал настроения Лондона. Первый раз, в начале октября 1939 года, а затем через посредство заместителя государственного секретаря США С. Уэллеса в феврале - марте 1940 года он пытался добиться признания своего господства в Европе. Эти попытки потерпели неудачу во многом потому, что в Лондоне и Париже поняли, что такой мир, а по сути дела лишь перемирие, не может быть приемлем.
Сама стратегия западных держав, вернее ее почти полное отсутствие, лишний раз подтверждает, что "странная война" - явление далеко не случайное. В большой политической игре, которая велась Лондоном и Парижем, судьбы малых народов и государств, как это наглядно видно на примерах Чехословакии и Польши, служили лишь разменной монетой.
Характерно, что английские историки предпочитают не вспоминать, что уже летом 1939 года, еще до начала военных переговоров в Москве, правительства Англии и Франции отказались от подготовки каких-либо наступательных операций против Германии. "Я познакомился с французскими планами,- записал 11 июля 1939г. в своем дневнике генерал Е. Айронсайд, назначенный с началом войны начальником английского генерального штаба,- и единственным, что утешает, является то, что в них нет ничего опрометчивого относительно наступления против линии Зигфрида... Французы считают, что Гитлер сначала пойдет на Восток". Еще через несколько дней, обсуждая возможный ход военных действий в Европе, Айронсайд и военный министр Англии Хор-Белиша пришли к выводу, что западные державы ничем не смогут помочь, если Германия нападет на Польшу. "Мы считаем,- писал об этом генерал,- что поляки будут разбиты и немцы подчинят Румынию и Черное море. Мы не сможем абсолютно ничего сделать, чтобы остановить их" [9].
