– Я не совсем уж несведущ в человеческой природе, – возразил естествоиспытатель, благоразумно отступив немного от стойко до сих пор занимаемой им позиции у самой подошвы скалы. – Но вот подходит человек, который, может быть, лучше меня знает все ее тайные прихоти.

– Эллен! Эллен Уэйд! – закричал Поль Ховер, который выбежал вперед и стал бок о бок с Овидом, не выказав и тени боязни, так явно смущавшей доктора. – Не думал я, что найду в вас врага!

– И не найдете, если не будете меня просить, чтобы я пошла на предательство. Вы знаете, что дядя поручил свою семью моим заботам, так неужто я так грубо обману его доверие – впущу сюда его злейших врагов, чтобы они перебили его детей и, уж во всяком случае, забрали у него все, на что не польстились индейцы?

– Разве я убийца?.. Разве этот старик, этот офицер американских войск (траппер и его новый друг уже стояли с ним рядом), – разве похожи они на людей, способных на такие преступления?

– Что же вы хотите от меня? – сказала Эллен, ломая руки в тяжелом сомнении.

– Зверя! Не больше и не меньше, как укрываемого скваттером опасного хищного зверя!

– Благородная девушка, – начал молодой незнакомец, лишь незадолго до того нашедший себе товарищей в прерии.

Но он тотчас замолк по властному знаку траппера, шепнувшему ему на ухо:

– Пусть уж он ведет переговоры. В сердце девушки заговорит природа, и тогда мы скорей добьемся нашей цели.

– Правда выплыла наружу, Эллен, – продолжал Поль, – и мы, как пчелу до дупла, проследили скваттера в его тайных преступлениях. Мы пришли исправить причиненное зло и освободить его узницу. Если сердце у тебя чистое, как я всегда считал, ты не только не будешь ставить нам палки в колеса, а и сама примкнешь к нашему рою и бросила старика Ишмаэла – пусть живут в его улье пчелы одного с ним корня.

– Я дала святую клятву…

– Договор, заключенный по неведению или по жестокому принуждению, в глазах каждого моралиста является недействительным! – провозгласил доктор.

– Тише, тише! – опять зашептал траппер. – Юноша сам с ней столкуется.

– Я поклялась всеми святыми, всем, что люди чтут на земле, в том числе и ваши моралисты, – продолжала Эллен, – никому не открывать, что заключено в палатке, и не помогать побегу узницы. Мы с ней обе поклялись нерушимой страшной клятвой; этой клятвой мы, может быть, откупились от смерти. Правда, вы не с нашей помощью проникли в тайну, но все же я не знаю, позволяет ли мне совесть хотя бы оставаться в стороне, пока вы вот так ломитесь, как враги, в жилище моего дяди.

– Я берусь, – горячо вмешался натуралист, – неопровержимо доказать с ссылкой на Пэйли, Беркли и на бессмертного Бинкерсхука, что если при заключении договора одна из сторон, будь то государство или частное лицо, находилась под давлением, то оный договор…

– Вы только выведете девушку из терпения своими бранными словами, – сказал осмотрительный траппер, – тогда как у него, если предоставить дело человеческим чувствам, она станет кроткой, как лань. Нет, вы, как и сам я, мало знакомы с природой добрых побуждений!

– Значит, ты дала только эту единственную клятву, Эллен? – продолжал Поль, и в голосе веселого, беспечного бортника прозвучали укор и печаль. – Больше ты ни в чем не клялась? Разве слова, подсказанные скваттером, для тебя как мед во рту, а все другие твои обещания – как пустые соты?

Бледность, покрывшая было всегда веселое лицо Эллен, исчезла под жарким румянцем, ясно видным даже на таком далеком расстоянии. Девушка боролась с собой, как будто силясь сдержать раздражение; потом ответила со всей свойственной ей горячностью:

– Не понимаю, по какому праву меня спрашивают о клятвах и обещаниях, которые могут касаться только той, которая их дала, если она в самом деле, как вы намекаете, связала себя словом! Я обрываю всякий разговор с человеком, который так много о себе возомнил и считается только со своими желаниями.

– Вот, старый траппер, ты слышал? – сказал простосердечный бортник, круто повернувшись к своему седому другу. – Ничтожное насекомое, скромнейшая из тварей небесных, взяв свой взяток, прямо и честно летит к улью или гнезду, а женский ум!.. Его пути ветвисты, как разлапый дуб, и кривей, чем изгибы Миссисипи!

– Нет, дитя мое, нет, – молвил траппер, простодушно вступаясь за обиженного Поля. – Ты должна принять в соображение, что молодой человек опрометчив и не любит долго раздумывать. А обещание есть обещание. Его нельзя отбросить и забыть, как рога и копыта буйвола.

– Спасибо, что напомнили мне о моей клятве, – сказала все еще раздраженная Эллен и прикусила с досады свою хорошенькую нижнюю губку. – Я ведь забывчивая!

– Эх! Вот и проснулась в ней женская природа, – сказал старик и в явном разочаровании покачал головой. – Только проявляется она в обратном духе.

– Эллен! – закричал молодой незнакомец, до сих пор державшийся молчаливым слушателем переговоров. – Раз все вас называют Эллен…

– Не только «Эллен». Называют меня, как ни странно, и по фамилии моего отца.

– Зовите ее Нелли Уэйд, – буркнул Поль, – это ее законное имя, и, по мне, пусть оно остается при ней навсегда!

– Я должен был добавить «Уэйд», – сказал молодой капитан. – Вы убедитесь, что, хотя я сам не связан клятвой, я, во всяком случае, умею уважать клятвы, данные другими. Вы сами свидетельница, что я говорю тихо, а ведь я уверен, что стоило бы мне позвать, мой зов был бы услышан и принес бы кому-то бесконечную радость. Позвольте же мне одному подняться на скалу. Обещаю вам, что сполна возмещу вашему родственнику весь убыток, какой он может понести.

Эллен почти сдалась, но, глянув на Поля, который стоял, горделиво опершись на ружье, и с видом полного безразличия насвистывал песенку лодочников, она вовремя опомнилась и сказала:

– Дядя, уходя с сыновьями на охоту, назначил меня на скале комендантом. Комендантом я и останусь, пока он не вернется и не освободит меня от этой обязанности.

– Мы теряем невозвратимое время и упускаем возможность, которая, вероятнее всего, не представится нам вторично, – решительно сказал офицер. – Солнце уже клонится к закату, и с минуты на минуту скваттер со всем своим диким племенем может вернуться на ночлег в свой лагерь.

Доктор Батциус боязливо поглядел через плечо и снова отважился заговорить:

– Совершенство как в животном организме, так и в мире интеллекта достигается не иначе, как в зрелости. Размышление – мать мудрости, а мудрость – мать успеха. Я предлагаю удалиться на приличное расстояние от этой неприступной позиции и там держать совет о том, не начать ли нам – и какими путями – правильную осаду; или, возможно, мы предпочтем, отложив осаду до более благоприятной поры, обеспечить себе помощь вспомогательных войск из обитаемых областей и тем самым оградить достоинство закона от опасности его ниспровержения.

– Штурм предпочтительней, – ответил с улыбкой офицер, смерив взглядом высоту подъема и оценив его трудность. – В худшем случае нас ждет перелом руки или шишка на лбу.

– Валяй! – рявкнул бортник, рванувшись вперед, и с одного прыжка оказался вне достижения для пуль под нависшим краем выступа, на котором разместился гарнизон. – Теперь показывайте, на что вы способны, дьяволята, у вас секунда сроку, чтобы нам навредить.

– Поль, Поль, сумасшедший! – кричала Эллен. – Еще шаг, и глыбы придавят тебя. Они висят на волоске, и девочки уже готовы их столкнуть!

– Так отгони от улья окаянный рой! Я все равно взберусь на утес, хотя бы его сплошь покрывали шершни.

– Пусть она только сунется к нам! – усмехнулась старшая из девочек и потрясла мушкетом так решительно, что в пору бы ее бесстрашной матери. – Знаем мы тебя, Нелли Уэйд, ты в душе заодно с законниками; осмелься только подойти на полшага ближе, и тебя накажут, как наказывают на границе. Подсуньте-ка здесь еще один кол, девочки! Живо! Посмотрю я на человека, который посмеет подняться в лагерь Ишмаэла Буша, не спросив позволения у его детей!