— Теперь крестоносцы считают Раймунда предателем?

— Не все. У него по-прежнему есть не только противники, но и сторонники. Да и я остерёгся бы делать окончательные выводы по вопросу о вероотступничестве графа. Прямых доказательств всё-таки нет. Но какой может быть лидер из человека, над которым тяготеют столь тяжёлые подозрения?

— Но неужели на Святой Земле нет сильных баронов?

— Да сколько угодно. Один Рено Шатильонский чего стоит. Вот этого уж никто не заподозрит в соглашательстве с мусульманами. Он не признаёт никаких договоров ни с кем и режет всех подряд. Рено долго был в плену у сарацин, сильно озлобился, да и до этого имел нрав буйный и неуправляемый, а сейчас превратился в настоящего разбойника. Он презирает всех, ему наплевать кто будет королём, он не обратит внимания ни на какого короля. Рено пытался даже совершить поход на Мекку, что и вообще-то абсурд, а в наших условиях — сущее безумие. Такие бароны и без всякого Саладина погубили бы Святую Землю.

— Но разве нет у вас простых рыцарей, которых можно считать настоящими крестоносцами?

— Конечно, есть. Но они ничего не решают и погоды не делают.

— Вы убили мою душу, — прошептал Ариэль. — Мне приходилось видеть омерзительные европейские междоусобия, когда люди становятся хуже диких зверей, когда нет ни правых, ни виноватых, когда позабыты все законы, Божеские и человеческие. Но я думал, что хотя бы здесь рыцари несут крест священной войны, что эти рыцари — носители света, которые борются с носителями тьмы. Я уже давно не ребёнок и прекрасно понимаю, что в семье не без урода, и я готов был встретить на Святой Земле определённое количество крестоносцев, которые служат своим страстям, а не Христу. Кому-то просто нравятся приключения, кто-то думает только о феодах, иные озабочены лишь удовлетворением своего тщеславия — таких людей неизбежно должно было оказаться среди крестоносцев довольно много, потому что не может быть даже маленького королевства, все подданные которого — святые. Но то, что вы рассказали… Это уже о другом. Получается, что здесь вообще нет святой войны, даже некоторых её признаков обнаружить невозможно. Лузиньян, Ираклий, Ридфор, Раймунд, Шатиольон — все ваши вожди думают о чём угодно, только не о защите Гроба Господня. И это ведь уже не просто грешники, потому что все мы грешники, это самые настоящие безумцы, которых страсти довели до полного разложения. Они не только Христу, они уже и себе-то не в состоянии служить. Они уже и о феодах не могут толком заботиться, и тщеславие своё не могут грамотно удовлетворить. Они все словно сбежали из сумасшедшего дома. Знаете, чего я никак не могу понять? Как можно быть христианином и не быть им одновременно?

— Ответ на этот вопрос — вся история Церкви Христовой, — тяжело вздохнул Сириец. — Церковь давно уже должна была погибнуть от тех самых причин, о которых вы говорите. А она стоит. Не знаете почему?

— Теперь уже боюсь, что не знаю.

— Но вы же не станете отрицать тот факт, что Церковь существует уже вторую тысячу лет, хотя христиане, поверьте мне, никогда не были лучше тех, которых мы видим вокруг себя, а так же в зеркале. Она стоит за счёт того, чего мы не видим. Нет большей загадки, чем человеческое сердце. Смотришь на иного человека и думаешь, что он уже совсем обезумел от страстей, а потом наступает момент истины и оказывается, что Христос в его сердце жил всегда, и образ Божий, пусть и замутнённый, вдруг отчётливо в нём проявляется. И человек, на котором вы не нашли, где клеймо поставить, вдруг на ваших глазах превращается в луч света. А с мнимыми праведниками случается порою обратное. Эти люди любят порассуждать о том, что мир вокруг них погиб в неправде и во зле, что кругом одна грязь, что о чистоте никто даже не помышляет, а потом вдруг наступает момент истины и становится очевидным, что сами они — куски грязи и ничего больше. Так вот не оказаться бы нам с вами, дорогой Ариэль, среди этой категории.

— Понимаю, — сокрушённо кивнул Ариэль. — Ругая других, я вроде бы как себя хвалю. Нет, я на самом деле не такого уж высокого о себе мнения, но если я вижу зло, так не назову же я его добром.

— Разумеется. Вопрос лишь в том, что вам может быть очень нравится рассматривать зло, или вы озабочены иного рода созерцаниями? Вот вы, к примеру, зачем прибыли на Святую Землю?

— Чтобы пострадать за Христа, а если понадобиться, то и отдать за Него жизнь.

— У вас будет такая возможность. В чём тогда проблема?

— Но королевство… ваши вожди…

— А разве Бог доверил вам судьбу королевства или поставил судьёй над его вождями? Вы ещё помните о том, что всё плохое о нашем королевстве узнали от меня, и именно я вам сказал, что в силу этих причин королевство погибнет? Но мудрость Божия неисповедима. На самом деле спасается или погибает не королевство, а души конкретных людей. Может быть, королевству надо погибнуть ради спасения множества душ? Крестовый поход, сколько бы грязи на него не налипло, и даже если он весь уже напоминает поток грязи, имеет великий смысл — он приближает момент истины. Не время ли сейчас каждому из нас озаботиться тем, что именно высветит в нашей душе крестовый поход?

Впрочем, я заболтал вас. Сходите в храм Гроба Господня, пока ещё есть возможность. Пользы будет больше, чем от моей болтовни. А ваша одежда уже просохла.

Храм Гроба Господня, главный храм всей земли, не выглядел величественным дворцом, он был сложен грубовато и даже немного беспорядочно, но Ариэль сразу почувствовал его бесхитростное, но очень глубокое духовное величие. Внутри царили тишина и полумрак, лишь немногих богомольцев можно было увидеть по углам, хотя, казалось бы, все христиане Иерусалима должны были сейчас в слезах молить Господа о прощении грехов и спасении Святого Града. Ариэль подумал о том, что местные христиане, кажется не особо дорожат этим храмом, и по одной только этой причине обязательно его потеряют. Но он сразу же отогнал от себя эти мысли, нельзя было идти ко Господу с обидой и раздражением на людей, с высокомерием в сердце. Рыцарь вспомнил слова Сирийца о том, что судьба Иерусалима, это судьба конкретных христианских душ, и более всего надлежит печалится о том, что доверено лично тебе, то есть о собственной душе.

Ариэль тихо двигался по храму, осматриваясь вокруг себя, и ему казалось, что его душа растворяется в благодати Божьей. В сердце запели тихие, чистые, светлые слова молитвы, но теперь, после того, что ему довелось пережить, к молитве примешивалась уже изрядная доля горечи, сокрушения о грехах, хотя боли сейчас совсем не было, потому что он пришёл в дом Милостивого Отца. У входа в кувуклию стояла очередь из нескольких человек, чему он только обрадовался, ведь блудный сын, возвращаясь к отцу, должен сначала вознести молитвы на пороге отчего дома, и только потом вступить в радость отца. Там его, действительно, ожидала радость, какая только доступна человеческому сердцу. Здесь лежало тело Господа. Это была мысль, несовместимая с человеческим сознанием. Никто не достоин здесь стоять. Но он вот стоит, и стыд недостоинства не испепеляет его, и горечь ушла. Даже мысль о том, что наш Господь был бесчеловечно казнён, прежде, чем Его положили здесь, сейчас не разрывала сердце, а наполняла его ощущением космического значения голгофской жертвы. Ариэль почувствовал себя в самом сердце вселенной, в средоточии всего огромного космоса, где он находился вместе с Отцом по Его неизреченной милости. Он сделал три земных поклона и, кажется, даже его спина почувствовала, что сгибается перед Повелителем Мироздания. В душе царило ошеломление, он покинул кувуклию с опустошённо-переполненной душой. Вот и сбылась его мечта — он припал к камням Гроба Господня. Реальность оказалась ещё прекраснее, чем мечта о ней, а раньше Ариэль думал, что так не бывает.

О Жане он на всё это время совершенно забыл, а сейчас, увидев его рядом с собой, улыбнулся ему счастливой улыбкой, как брату, вместе с которым они так долго стремились к Отцу, и вот — пришли. Они вышли во двор Храма Гроба Господня. Ариэль решил немного постоять напротив входа, чтобы навсегда запечатлеть в душе этот столь бесхитростный, но такой значительный вид. И тут он услышал у себя за спиной жёсткий и решительный голос: «Саладин захватил Тивериаду, осадил Тивериадский замок, который пока удерживает графиня Триполийская Эшива». Ариэль обернулся и увидел, что к ним размашистыми шагами приближаются три храмовника. Старший, очевидно — командор, разъясняет остальным «текущий момент». Увидев Ариэля и Жана, командор сказал: «Братья недавно прибыли? Срочно идите на Храмовую гору. Орден вместе со всеми христианскими силами Иерусалима выступает в Саферию».