Встал Миша.

— На середину! На середину выходи! — закричали студенты.

Миша вышел в круг и поклонился всем в пояс:

— Ой вы гой еси, добры молодцы…

— Не паясничай, а то накостыляем! — раздались крики.

— Тогда пусть сначала малец смоется отсюда. — Миша пальцем показал на меня. — Он во всем виноват, смотреть на него не могу.

Снова поднялся дядя Володя.

— Уважаемое вече, разрешите высказать мое мнение. Толя виноват во всем этом деле не больше, а гораздо меньше Миши. Я за то, чтобы оставить. Но решают пусть все.

Я трепеща ждал, что скажут студенты. И надо же! Первой слово попросила Козлик. Ну, все, думаю. Сейчас она начнет: «Было бы непедагогично…»

И она начала:

— Было бы непедагогично, с точки зрения воспитания Миши, удалять Толика. Что получается, товарищи? Получается, что Толика Миша стесняется. Толика стесняется, а нас нет?

Пошли смешки. Я воспрянул духом. И когда Слава, председатель вече, провел голосование, получилось, что почти все за меня.

Я сразу перебрался вперед и, назло Мише, уселся прямо перед его носом. Он пыхтел, грозно таращил глаза. Но очень я теперь его боялся!

— Рассказывай, Миша!

— Сначала один вопрос к вам, уважаемые товарищи вечисты… Или мне, как подсудимому, нужно называть вас граждане? Итак, граждане, кого вы подозреваете в краже золотой гривны? Отвечаю сам: судя по устной анкете, которую я провел, большинство считает причастным к краже бульдозериста… Фамилию не называю, здесь, среди нас, сидят могучие трепачи, — пустил Миша в меня отравленную стрелу. — Но… не пойман, не вор. Надо еще поймать. А кто поймает? Уж не тот ли пинкертон с фуражкой на макушке? И я предложил Владимиру Антоновичу свой план.

— Холмс контра Пинкертон, — пробасил Слава.

— Не мешай! — зашикали на него со всех сторон.

— Итак, мой план, — продолжал Миша. — Его основная идея: изобличение преступников руками самих преступников. Помните, в «Двенадцати стульях»: спасение утопающих есть дело рук самих утопающих. Золотую гривну воры, разумеется, дома не держат — где-нибудь в тайнике. Но если они увидят эту свою спрятанную-перепрятанную гривну в чужих руках? Не кинутся ли они к тайнику, проверять, на месте ли их сокровище?

— Ловко! — воскликнул кто-то.

— Вот! — Миша, ободренный поддержкой, гордо выпятил грудь. — Я раздобыл точно такую же гривну в музее. Признаюсь, вопреки воле Владимира Антоновича, за что приношу ему свои глубочайшие извинения; весь мой расчет был на победу, а победителей не судят… И вот я отправился на базар в Большие Катки торговать гривной перед глазами уважаемой супруги бульдозериста, которая, конечно же, не может не знать о тайных делах своего мужа. Прицел таков: она видит гривну, бросается к своему тайнику, где мы ее и настигаем… Но из-за вторжения чужеродных тел…

— Миша горестно развел руками, — вместо желаемого эффекта…

— Мишу тащат в милицию, — закончил за него Слава.

— Увы, это правда. И все из-за мальков, — Миша кинул на меня свирепый взгляд.

— Великий Шерлок Холмс попадает в сети, расставленные гением преступного мира доктором Мориэрти, — снова подал голос Слава. — Ирония судьбы!

— И все-таки мне непонятно, — сказала Вера.

Миша галантно улыбнулся:

— Это меня не удивляет.

— Перестань хамить… — отмахнулась от него Вера. — Предположим, жена бульдозериста действительно помчалась бы на машине в Малые Катки к своему тайнику. Как бы ты угнался за ней?

— Мне не надо было гнаться. У меня здесь был свой человек с четкой задачей.

— Верно! — подпрыгнул Слава. — У каждого Шерлока Холмса должен быть свой доктор Ватсон. — Где ты, доктор Ватсон, отзовись!

— Здесь я! — услышали мы писклявый голосок.

Встал маленький юркий студент. Гадалкин — так звали его в лагере, но это не фамилия, а прозвище. Он всегда ходил с колодой засаленных потрепанных карт и навязывался ко всем со своими предсказаниями прошлого, настоящего и будущего. Мне он тоже гадал, и я поразился, как он точно сказал все, про нашу семью, про мой класс и даже про мои схватки с Катькой. А потом я узнал, что он предварительно выспросил обо всем у дяди Володи. Так он делал и со студентками: выведает стороной всякие подробности их жизни, а потом гадает под восторженный визг и общее удивление.

— Я доктор Ватсон, — повторил Гадалкин.

— И ты узнал, где тайник?.. — спросила Вера.

Ну, скорей, скорей!.. Я ерзал на месте, с нетерпением ожидая ответа. Ведь тетка Анисья в самом деле уехала с базара в Малые Катки. Я сам видел, как она спешно собирала свой сладкий товар.

— На почте, — услышал я неожиданный ответ.

Даже Миша поразился:

— Как на почте? Откуда ты взял?

— А я стоял, как мы с тобой договорились, у шоссе, возле столовой. Смотрю, прикатила наша мадам на попутной машине. Слезла — и потопала на почту, со всеми своими ведрами.

— А оттуда? — спросил Миша.

— А оттуда — домой.

— Странно…

— Товарищи, я знаю! — заорал Слава. — Сенсация века! Тайник на почте! Золотая гривна спрятана в телефонной трубке!

— А мне не смешно, — сказал дядя Володя. — Мне очень грустно. И не потому, что Миша занялся этим нелепым экспериментом. И даже не потому, что он, вопреки моему запрещению и используя мое имя, раздобыл музейную гривну… Помните, Миша, вы сами просили меня назначить вас завхозом? У вас-де есть хозяйственная жилка, вы знаете эту работу, в турпоходах всегда были завхозом и всякое такое? Я назначил. Все ворчали, но я думал поначалу — не его вина. Человек неопытный, денег мало, из продуктов одна крупа да картошка. А теперь что? Деньги давно уже получены, а питание разве улучшилось? Нет, Миша, правильно вас критикуют ребята. Вам просто не хочется ничего делать. И завхозом-то вы стали только потому, чтобы меньше копать. Вам скучно, вам неинтересно, вы не хотите работать, как все. Вот и выдумываете себе всякие приключения. В этом первопричина. И я не имею больше права заставлять коллектив терпеть лишения. Я снимаю вас, Миша, с должности завхоза. Будете работать на раскопках вместе со всеми.

Я думал, теперь Миша совсем стушуется. Замолчит, голову повесит.

А Миша — нет. А Миша перешел в наступление.

— Ну и правильно! Ну и выдумываю! Ну и скучно! — замахал он руками. — А что у вас здесь хорошего? Я думал — археологи! А вы землекопы. Да, да, самые настоящие землекопы. Вот роетесь и роетесь, как кроты, дальше своего носа не видите. Найдете горшок — ах, ах, ах! Радость великая! И опять рыться. Землекопы — и все. Только получаете в два раза меньше.

Стало тихо-тихо. Дядя Володя заговорил негромко, вполголоса:

— Притча есть такая. Средневековая, но до сих пор своего смысла не утеряла. Даже наоборот… Строили в двенадцатом веке на севере Франции грандиозный собор — Шартрский Нотр-Дам. Рабочие копают землю под фундамент, отвозят ее на тачках, камни волокут на носилках. Спросил кто-то у трех строителей, что они делают. Первый говорит: «Да вот, тачку тяжеленную тащу, будь она трижды проклята!» Другой сказал: «Зарабатываю на хлеб себе, своим детям». А третий оперся на лопату, вытер пот с лица и ответил с гордостью: «Я строю Шартрский собор»…

И снова стало тихо. Только налетевший из степи драчливый ветер все задирался с тополями, и они возмущенно шумели листвой, вероятно, ругали его по-своему на все лады.

— Думаю, все понятно? — спросил, наконец, дядя Володя. — Думаю, пояснений не требуется?

— Если только ему, — Вера посмотрела на меня озабоченно.

И что она вечно обо мне беспокоится!

Я сказал сердито:

— Не знаю, как некоторым, а мне давно все ясно.

Я проснулся от резкого грохота. Над нашим лагерем проходила гроза. Дождь бил в крышу палатки, то ослабевая, то вновь усиливаясь. Яростные ломаные молнии, дрожа от злости, жалили степь, и все кругом освещалось зеленоватым светом. Громы рушились с неба, как тяжелые скалы.

— Дядя Володя! — позвал я в, испуге. И еще раз, громче: — Дядя Володя!