Он усадил Лину прямо на землю под развесистой грушей. Альфред и сестрёнка Ида с любопытством глядели, как Эмиль, взяв длинную верёвку, крепко-накрепко привязывал Лину к стволу.

– Ну вот, теперь тебе не удастся убежать, – сказал он, взял суровую нитку, которая всё ещё висела у Лины изо рта, и привязал к ручке точила, на котором Альфред точит косу, а папа Эмиля – топор и ножи.

Всё было готово, оставалось только крутануть ручку.

– Теперь не будет никакого «оп», а только «дрррр» – в общем, как ты хотела, – объявил Эмиль.

Сестрёнка Ида дрожала мелкой дрожью, Лина охала и стонала, но Эмиль с невозмутимым видом взялся за ручку точила. Суровая нитка, которая сперва валялась на земле, стала натягиваться, и чем больше она натягивалась, тем больший ужас охватывал Лину, но убежать она не могла.

– Ой, сейчас, сейчас будет «дррр»! – воскликнула сестрёнка Ида.

Но тут Лина завопила:

– Стой! Не хочу! Не хочу!

И, прежде чем кто-либо успел опомниться, она выхватила из кармана передника маленькие ножницы и перерезала натянутую суровую нитку.

Потом она снова стыдилась и огорчалась, потому что и в самом деле хотела избавиться от больного зуба. Получалось как-то нелепо. Эмиль, и Альфред, и сестрёнка Ида были очень ею недовольны.

– Ну и сиди со своим больным зубом! Пеняй на себя! Я сделал всё, что мог! – сказал Эмиль.

Но тут Лина взмолилась, чтобы Эмиль попробовал ещё один-единственный раз, – она клянётся больше не делать никаких глупостей.

– Я согласна на всё, только вырви этот зуб, – твердила Лина. – Привязывай снова суровую нитку.

Эмиль согласился ещё раз попробовать. Альфред и сестрёнка Ида этому очень обрадовались.

– Тебе годится только очень скорый способ, – объяснил Эмиль. – Надо сделать так, чтобы ты не успела помешать, даже если опять струсишь.

И Эмиль, с присущей ему находчивостью, тут же придумал, как это устроить.

– Вот что, – сказал Эмиль. – Ты залезешь на крышу хлева и спрыгнешь оттуда в стог сена. Ты и опомниться не успеешь, как зуба не будет.

Однако, несмотря на все свои обещания, Лина снова упёрлась – никак не хотела лезть на крышу хлева.

– Только тебе, Эмиль, может взбрести в голову такая глупость, – сказала она и не сдвинулась со ступеньки.

Но зуб так болел, что в конце концов она, глубоко вздохнув, встала.

– Ну, давай всё же попробуем… Хотя, чувствую я, мне этого не пережить.

Альфред тут же принёс стремянку и прислонил её к стене хлева. Эмиль влез на крышу, не выпуская из рук суровой нитки, которой снова обвязал больной зуб Лины, так что он вёл её за собой, как собачонку на поводке, и она послушно влезла вслед за ним, не переставая стонать и охать.

Эмиль прихватил с собой молоток и большой гвоздь, который тут же вбил в опорную балку, потом привязал суровую нитку к гвоздю. Всё было готово.

– Теперь прыгай! – скомандовал Эмиль.

Бедная Лина сидела верхом на коньке крыши, глядела с ужасом вниз и громко стонала. Там, внизу, Альфред и сестрёнка Ида, задрав голову, глядели на неё: они ждали, что сейчас она, словно комета, пронесётся по небу и угодит прямо в стог. А Лина стонала и стонала всё громче:

– Я не решусь, я же знаю, ни за что не решусь!

– Тебе жаль расстаться с больным зубом? Ну и сиди с ним, мне-то что! – возмутился Эмиль.

Тут Лина заревела на всю Лённебергу. Но всё же встала и подошла, хотя коленки у неё подгибались, к самому краю крыши, дрожа как осиновый лист. Сестрёнка Ида закрыла лицо руками, чтобы не смотреть.

– Ой, ой, ой! – стонала Лина. – Ой, ой, ой!

Наверное, и в самом деле страшно прыгать с крыши, особенно если у тебя зуб привязан суровой ниткой к гвоздю. А представь, что ты к тому же ещё знаешь, что во время прыжка вдруг раздастся «оп»… – и зуба как не бывало, тогда ты поймёшь, что это испытание выше человеческих сил.

– Прыгай, Лина, – крикнул Альфред, – прыгай скорее!

Но Лина только тряслась от страха и стонала.

– Сейчас я тебе помогу! – сказал Эмиль, всегда готовый оказать услугу. Он тихонько ткнул её указательным пальцем в спину, и Лина с диким криком упала с крыши.

Раздалось «оп», но это вылетел не зуб, а гвоздь из балки.

Лина лежала, зарывшись в сено. Больной зуб, обвязанный суровой ниткой, был цел и невредим, а на другом конце нитки болтался здоровенный гвоздь.

И в довершение всего она ещё разозлилась на Эмиля:

– Придумывать всякие дурацкие шалости – это пожалуйста, а как вырвать больной зуб, не знаешь!

Да, Лина разозлилась, и это было хорошо, потому что она с досады побежала прямо к кузнецу Сме-Пелле. Он схватил свои огромные щипцы – оп! – и вмиг вытащил зуб.

Но не думай, что Эмиль в это время сидел сложа руки. Альфред улёгся под грушей поспать часок-другой, так что на его общество рассчитывать не приходилось. Поэтому Эмиль пошёл к сестрёнке Иде, чтобы с ней поиграть до возвращения мамы и папы с гостями.

– Давай играть в доктора, – предложил Эмиль. – Ты больной ребёнок, а я буду тебя лечить.

Сестрёнка Ида была в восторге. Она быстро разделась и легла в постель, а Эмиль смотрел ей горло, слушал сердце и выстукивал её, точь-в-точь как заправский доктор.

– Чем я больна? – спросила Ида.

Эмиль задумался. И вдруг решил.

– У тебя тиф, – заявил он. – Очень опасная болезнь.

Но тут он вспомнил, что ему говорила Крёсе-Майя: во время тифа лицо у больного становится синим. И так как Эмиль всё делал основательно, он стал торопливо оглядывать комнату – нет ли чего-нибудь, что придало бы лицу Иды нужный цвет. Взгляд его тут же упал на конторку, где стояла чернильница с чернилами – мама ими пользовалась, чтобы писать письма и записывать в тетрадку все проказы Эмиля. Рядом лежал черновик приглашения на чашку кофе, которое мама разослала соседям. Эмиль прочёл его и восхитился мамой – как она хорошо умеет писать письма, не то что Адриан! Выжал из себя только два слова: «Убил медведя».

Этот черновик был уже не нужен, поэтому Эмиль его скомкал, скатал из него шарик и окунул в чернила, а когда шарик хорошенько пропитался, вытащил его и понёс к Иде.

– Ну вот, сейчас сделаем так, чтобы сразу видно было, что у тебя тиф, – сказал Эмиль, и Ида радостно засмеялась. – Закрой глаза, а то в них попадут чернила! – скомандовал Эмиль и принялся усердно красить лицо Иды в синий цвет.

Но из осторожности он всё же не подводил шарик близко к глазам, так что вокруг глаз получились большие белые круги, и эти белые круги на синем лице придавали Иде такой страшный вид, что Эмиль даже сам испугался: она была на редкость похожа на привидение, которое Эмиль видел на картинке в какой-то книжке у пастора.

– Крёсе-Майя права, тиф и в самом деле ужасная болезнь! – решил Эмиль.

А тем временем Крёсе-Майя шла на хутор Катхульт. У ворот она встретила Лину, которая возвращалась от кузнеца Сме-Пелле.

– Ну, как дела? – с интересом спросила Крёсе-Майя. – Зуб всё ещё болит?

– Не знаю, – ответила Лина.

– Не знаешь? Как не знаешь? – изумилась Крёсе-Майя.

– Откуда мне знать? Я ведь выбросила его в кузне на помойку. Но надеюсь, что болит, – пусть помучается, гад!

Лина была в прекрасном настроении, и её щёки уже не напоминали воздушные шары. Она направилась к груше, чтобы показать Альфреду дырку от зуба, а Крёсе-Майя пошла на кухню готовить кофе. Из комнаты до неё доносились голоса детей, и она решила пойти поздороваться со своей любимицей Идой.

Но когда Крёсе-Майя увидела, что сестрёнка Ида лежит в постели, вся посиневшая, с белыми кругами вокруг глаз, она на миг лишилась дара речи, а потом спросила прерывающимся от волнения голосом: