— Ну, так и быть! — не без презрения произнесла Майя. — Я подарю вам жизнь, но при условии, что вы сообщите мне о человеке все, что вы о нем знаете.

— Да я и без того хотела вам рассказать о человеке! — радостно воскликнула Пука. — Только не трогайте меня!

Майя выпустила ее. Ей стало вдруг совершенно безразлично, расскажет ли что-нибудь муха или нет, так как пчелка потеряла к ней всякое доверие и уважение. "Опыт такого жалкого существа не может быть важным и интересным для меня, — подумала Майя. — Наверное, все-таки мне придется самой познакомиться с человеком".

Но полученный урок не прошел даром для Пуки. Ворча и бранясь, она расправила свои усики и крылышки, сильно пострадавшие от пчелки; затем несколько раз подряд она высунула и втянула обратно свой хоботок — ничего подобного Майе до сих пор видеть не доводилось.

— Вы мне вывихнули хоботок, совсем вывихнули! — сокрушенно вздохнула Пука. — Очень уж вы неосторожны. Вот, посмотрите сами: вы мне раздавили все подушечки на лапках.

— Разве у вас есть на лапках подушечки? — удивилась пчелка.

— Конечно, есть. Как бы я без них держалась на потолке и стенах?.. Итак, что вы хотите узнать о человеке? — спросила муха. — Если угодно, я расскажу вам случай из моей собственной жизни. Ведь я выросла среди людей.

— Неужели? — сказала Майя.

— Очень просто! В уголке комнаты, где живет человек, моя мать положила яичко, из которого я потом и вышла. На оконных гардинах я делала свои первые шаги, а на пространстве между Шиллером и Гете пробовала силу своих крыльев.

— А что такое Шиллер и Гете? — полюбопытствовала пчелка.

Пука объяснила, что это бюсты двух людей, наверное чем-то отличившихся. Они стоят у зеркала, по правую и левую стороны от него, но никто не обращает на них внимания.

Майя поинтересовалась, что такое зеркало и почему возле него находятся два бюста.

— Если вы встанете на зеркало, — начала ей растолковывать муха, — то сможете увидеть свое брюшко. Это очень забавно. Когда люди подходят к зеркалу, они обыкновенно или гладят себя по волосам, или теребят свою бороду. Если же они остаются одни в комнате, то улыбаются перед зеркалом, а когда при этом есть еще кто-нибудь, то делают серьезное лицо. Какое значение у зеркала, я до сих пор понять не могу. Скорее всего, это просто бесполезная игрушка. Что касается меня, то в первые дни моего существования зеркало причиняло мне немало страданий, так как я часто со всего разгону ударялась в него.

Но Майе этого объяснения было мало, и она продолжала расспрашивать Пуку о чудесном предмете:

— Скажите, вы когда-нибудь летали над водою? — догадалась наконец привести подходящее сравнение муха. — Ну, так вот, то же самое и зеркало только оно твердое и стоит стоймя.

Видя, с каким вниманием Майя ее слушает, Пука сделалась приветливее, и язык у нее постепенно развязался. Хотя пчелка верила далеко не всему, что ей рассказывала муха, но все же поняла, что думала о ней сначала уж слишком пренебрежительно.

А Пука продолжала рассказывать:

— Не скоро научилась я языку людей. Если не находишься с ними в близких отношениях, то это очень трудно. Зато теперь я их понимаю очень хорошо. Впрочем, по большей части они ежедневно повторяют одно и тоже.

— Как это может быть? — возразила Майя. — Ведь у человека столько интересов, столько великих мыслей и дел! Кассандра говорила мне, что люди строят города, которых не облететь за целый день, и башни, выше которых не может подняться даже наша царица; она рассказывала мне, что у них есть плавающие по воде дома и еще маленькие домики, которые быстрее любых зверей мчатся по земле по двум узким серебряным дорожкам…

— А кто эта Кассандра? — перебила ее муха.

— Ах да! — ответила Майя. — Я и забыла, что вы ее не знаете. Кассандра — моя воспитательница.

— Воспитательница… значит, тоже пчела, — небрежным тоном заметила Пука. — Ну, тогда мне все ясно: кому же, как не ей переоценивать достоинства человека. Должна вам сказать, что у вашей госпожи Кассандры нет никаких исторических знаний. Все эти людские сооружения, о которых вы только что упомянули, не имеют для нас ровно никакого значения. Нельзя смотреть на все такими непрактическими глазами, как это делаете вы, пчелы. Кто не знает, что вселенной владеют мухи, что они — самые многочисленные и самые важные в мире существа, тот, конечно, не имеет верного представления о мире.

С этими словами Пука возбужденно забегала по листу и принялась энергично крутить и тянуть свою голову. Майе даже жутко стало. Но она вдруг заметила, что, собственно, ничего существенного она пока от своей собеседницы не узнала.

— Вы сами можете убедиться, что я права, — продолжала Пука, размахивая лапками так яростно, словно хотела их вывернуть. — Попробуйте только сосчитать, сколько в комнате людей и сколько мух. Результат приведет вас в изумление.

— Может быть, — согласилась пчелка, — но ведь не в этом дело…

— А знаете ли вы, — перебила ее вдруг Пука, — что я ведь двухлетка?

— Нет, не знаю…

— Я уже перезимовала зиму, — с гордостью сказала муха, — мой опыт доходит до ледяного периода.

— Вам нельзя отказать в смелости, — заметила Майя.

— О да! — подпрыгнув на месте, воскликнула Пука. — Мы, мухи, самые отважные в мире существа. Вы должны знать, что если мы спасаемся бегством, то только в случае крайней опасности, да и то почти всегда немедленно возвращаемся назад… Сидели ли вы когда-нибудь на человеке? — спросила Пука неожиданно.

Майя ответила отрицательно и недоверчиво взглянула на собеседницу. Пчелка все еще не могла понять, как ей относиться к этой хвастунье…

— Нет! — ответила Майя. — Я не сидела на человеке. Да и какой мне в том интерес?

— Вы говорите так, потому что не понимаете этого, моя милая. Но если бы вы могли хоть раз взглянуть на веселую игру, которую я веду с человеком в его жилище, вы бы умерли от зависти. Ну, так и быть, я вам расскажу. В моей комнате живет старик, поддерживающий красный цвет своего носа каким-то странным напитком, спрятанным у него в угловом шкафу. У этой жидкости приятный опьяняющий запах. Когда старик подходит к шкафу, он радостно улыбается, и глазки у него становятся совсем маленькими. Он наливает напиток в красивую рюмку и, когда пьет, смотрит в потолок — там ли я. Я киваю ему головой, и он проводит рукою по лбу, носу и губам, показывая мне, куда я должна потом садиться. Затем он жмурит глаза, широко раскрывает рот и опускает занавески на окнах, чтобы послеобеденное солнце не мешало нашей забаве. Потом он ложится на постель, которую называет диваном, и через короткое время начинает издавать глухие хриплые звуки, доставляющие ему, кажется, большое удовольствие… Но об этом сонном пении людей мы поговорим подробнее в другой раз… Для меня оно — знак, что я могу слететь вниз и приступить к игре. Сначала я прикладываюсь к рюмке, где оставлено кое-что и на мою долю. Я прекрасно понимаю человека: глоток-другой этой жидкости действует удивительно возбуждающе. Хлебнув вкусного напитка, я подлетаю к старику и сажусь ему на лоб. Эта часть тела человека находится между носом и волосами и служит для размышления. Это можно видеть по длинным бороздам, что тянутся справа налево и двигаются, когда он думает. А когда человек сердится, то эти линии бегают сверху вниз, и над носом образуется возвышение. Как только я начинаю гулять взад-вперед по этим углублениям, старик принимается ловить рукою воздух. Но так как я сижу на его мыслительном органе, то он не может сразу понять, где я, и пытается схватить меня в пустом пространстве. Наконец он соображает, в чем дело, и с ворчанием устремляется на меня. Ну, госпожа Майя — или как там вас зовут, — тут надо держать ухо востро! Я вижу приближающуюся руку и в решающий момент отлетаю в сторону, ожидая, пока он не убедится, что меня на лбу уже нет. Так мы с ним играем в течение получаса по крайней мере. Вы представить себе не можете, сколько у человека терпения! Кончается забава обычно тем, что он вскакивает и разражается потоком слов, убедительно доказывающих, какое он неблагодарное создание. Но что делать? Благородное сердце никогда не рассчитывает на признательность… Я усаживаюсь на потолке и слежу за человеческой неблагодарностью…