Ута, пожалуй, впервые за весь день посмотрела на него.

Гости прогуливались по аллее, обсаженной кустами роз. Лейтенант шел впереди с фрейлейн Визе. Обернувшись на какие-то слова Хольта, он спросил, как зовут их классного руководителя.

— Ах, Маас, ну, это птица известная!

Хольт неожиданно оказался один с Утой. Она была лишь чуть-чуть его ниже. Она спросила:

— Как вы удостоились такой убийственной характеристики?

Он почувствовал в ее вопросе насмешку.

— Не так страшен черт, как его малюют, — отвечал он. Ее насмешливый тон сердил и смущал его; — Учителя ведь ничего о нас не знают. Да и никому не дано читать чужие мысли.

— А разве ваши мысли так опасны? — спросила она еще язвительнее.

Он счел это вызовом.

— Да что вы, мысли у меня самые, можно сказать, безобидные. Вот только, когда Петер играл, я радовался, что никому не разгадать их.

Ута нанизывала слова, как точеные бусинки, словно играя. Она уже не язвила, а открыто потешалась над ним.

— А теперь я чувствую себя просто обязанной спросить: о чем же вы думали?

— О вас, — ответил он в упор и опустил глаза на усыпанную гравием дорожку. Ее молчание придало ему смелости. — Вы самая красивая девушка в городе!

Только пройдя несколько шагов, она ответила:

— Характеристика, которую дали вам учителя, явно несправедлива. Вы умеете быть и любезным.

Все общество собралось у абрикосового дерева.

— Кто из вас заберется наверх и угостит дам абрикосами? — прогнусавил лейтенант, поощрительно поглядывая на Хольта и Визе.

Хольт ступил на траву, обхватил дерево руками и сильно тряхнул. Он собрал самые большие и спелые плоды и отдал Уте.

Она ни словом не поблагодарила и только на секунду задержала на нем задумчивый взгляд.

Разломив один из перезревших плодов и выбросив косточку, она протянула половинку Хольту. Потом круто повернулась и, взяв лейтенанта под руку, вошла с ним в дом.

Хольт укладывался в своей комнате в пансионе сестер Денгельман; он наболтал им что-то про сбор урожая и про последующую каникулярную поездку, обещал еще наведаться… А затем с набитым до отказа рюкзаком побежал к Вольцову.

Вечер они провели в холле у камина. Хольт умолчал о своем уговоре с Визе, но сообщил, что познакомился с Утой Барним. Вольцов, осклабившись, спросил:

— Ну, а как же твоя Крюгер?

— Это совсем другое дело, — досадливо отмахнулся Хольт.

— Мой план насчет встречи с Мейснером разработан до мелочей, — объявил Вольцов. — Я назначаю ее на пятницу.

Отсюда следовало, что с сельскохозяйственных работ они удерут не позднее четверга. Хольт не возражал. Местом встречи Вольцов избрал все ту же Скалу Ворона. Мейснера предполагалось заманить туда подложным письмом. Вольцову рассказали, что Мейснер ухаживает за рыжеволосой девушкой по имени Сюзанна. Она работала у фотографа и, как всем было известно, имела жениха.

Хольт набросал несколько строк и прочел их вслух Вольцову:

«Дорогой господин Мейснер, нам необходимо встретиться еще до вашего отъезда в армию, очень прошу вас не отказать мне. По известной вам причине, нас не должны видеть вместе, а потому буду ждать вас у Скалы Ворона в пятницу вечером в девять, но только обязательно приходите! Ваша Сюзанна».

— Ах, милая Сюзе, что это ты хоронишься от людей? — сострил Вольцов.

— Глупости! То, что их не должны видеть вместе, относится к ее жениху!

— Ну ладно! Почерка ее он не знает. До сих пор она его отшивала.

— Откуда ты все это знаешь?

— У меня свои источники информации, — уклончиво ответил Вольцов. — У каждого полководца есть тайные агенты.

Хольт переписал свой текст на четвертушку розовой бумаги — манерным почерком с наклоном влево, по системе Зюттерлин, а Вольцов обрызгал конверт духами. Набросал Хольт еще и текст записки, которую предстояло подписать Мейснеру. «Настоящим заявляю, что я вступил с Руфь Вагнер в тайную связь, а когда она оказалась в интересном положении, застращал ее угрозами и выгнал…»

— Это ты хорошо придумал — «в интересном положении», — похвалил его Вольцов.

Хольт продолжал читать: «В дальнейшем она по моей вине покончила с собой. Подпись». Он опустил записку. — По-моему, он ни за что не подпишет!

— Подпишет. Дай только мне за него взяться!

Хольта охватило беспокойство: «На какую я пустился авантюру!» Но Вольцов так беззаботно сунул записку в бумажник, что страх его как рукой сняло.

Наутро явился Гомулка с обоими ружьями. К тяжелому устаревшему штуцеру полагалась большая сумка с целым хозяйством. Тут была форма для отливки пуль, литейный ковш, пустые патронные гильзы, капсюли, два кожаных мешочка с черным порохом и маленький ручной мех.

— Мне нужна еще селитра и сера. Есть у вас деньги?

У Вольцова в боковом кармане нашлись деньги, те самые, из отцовского бумажника.

— Свинец нужен? — спросил он. — Я могу сорвать где-нибудь в доме водопроводную трубу. У нас такое разорение, что это роли не играет.

Так он и сделал: снял трубу в ванной комнате рядом со своей спальней и забил отверстие деревянной пробкой.

После обеда явились с багажом Земцкий и Феттер. Все рюкзаки, тюки и сумки свалили в холле. На кухне у газовой плиты орудовал Гомулка. Он отливал круглые массивные пули весом чуть ли не в тридцать граммов каждая, а Хольт учился вставлять капсюли, наполнять гильзы черным порохом и забивать пули в гильзы поленом. «В двадцати случаях из ста надо рассчитывать на осечку, — сказал Гомулка, — и это еще терпимый процент».

К вечеру все было готово. Расположились биваком в холле на ковре. В пять часов утра уложили рюкзаки. По дороге на вокзал Хольт опустил подложное письмо в почтовый ящик.

Перед станцией собралась толпа школьников в форме гитлерюгенда и юнгфолька. Заверещал переливчатый свисток: «Внимание! В ряды… стройсь!» Командовал Отто Барт. Приятели стали в шеренгу слева.

Отто Барт, с зелено-белым шнуром фюрера, стоял перед фронтом, рослый и широкоплечий, от надсадного крика его прыщавое лицо налилось кровью. Этот семнадцатилетний юноша, так же как и его начальник штаммфюрер Герберт Вурм, был по роду своих обязанностей освобожден от службы в зенитной артиллерии. Вольцов не прощал этого обоим дружкам и, как только баннфюрер куда-нибудь отлучался, всячески выражал свое к ним презрение.