— Черт бы их побрал! Теперь нас погонят на ученье!

Вурм и Барт, посовещавшись в дверях, нерешительно двинулись к столу. Вурм наклонился и сказал, понизив голос:

— Немедленно выкатывайтесь и ступайте на плац, а не то о вашем поведении будет доложено по инстанции!

Хольт увидел, что девушка за стойкой ищет его глазами… Многоголосый гомон поутих. Вольцов подошел к столу, провожаемый взглядами крестьян.

— Отвались! — проворчал он заплетающимся языком.

— Опомнись, Вольцов! — накинулся на него Барт. — Так отлынивать от своих обязанностей…

— Это кто же из нас отлынивает? — придрался к слову Вольцов. — Твое место не здесь, а в зенитных частях!

Барт покраснел, а Вольцов повернулся на каблуках и зашагал назад к стойке. Гомон возобновился с прежней силой. Кто-то опять забренчал на рояле. Земцкий, уже оправившийся от испуга, наново сдал карты. Вурм опять нагнулся над столом.

— Без разговоров, вон отсюда! — потребовал он.

— Восемнадцать, — объявил Феттер; пот прошиб его от страха; ища поддержки, он все оглядывался на Вольцова.

— Вист! — сказал Гомулка.

Вурм решил зайти с другого конца:

— Это Вольцов вас подначивает, — сказал он. — Не поддавайтесь на его подстрекательства. Если это будет продолжаться, предупреждаю — попадете в тюрьму для несовершеннолетних!

— Двадцать! — объявил Феттер.

— Вист! — отозвался Гомулка.

— Мы немедленно подадим на вас рапорт. Если же вы подчинитесь приказу, я, так и быть, на вас заявлять не стану.

— Двадцать четыре! — объявил Феттер.

— Давно бы так! — сказал Гомулка.

Чувствуя, что девушка на него поглядывает, Хольт отодвинулся вместе со стулом и заявил:

— Никуда мы не уйдем!

Вурм и Барт переглянулись. Хольт невольно втянул голову в плечи… И вдруг почувствовал, как кто-то мягко, но неудержимо тянет его куда-то в сторону.

— Ты в эти дела не путайся! — шепнула ему служанка. Он увидел, что глаза у нее темно-серые, а на губах застыли капельки слюны. Девушка оглянулась на стойку, откуда ее вдруг позвали, и шепнула, приблизив к нему лицо: — После полуночи… по коридору и вверх по лестнице, последняя дверь налево… Подожди меня там… Но только не лезь ты в эту склоку!

Спустя минуту она уже хлопотала за стойкой, а он думал смущенно и растерянно: Не может быть! Тут какая-то ошибка!..

— Пас! — провозгласил Феттер — поддержка Хольта и Вольцова его приободрила.

— Большой шлем! — объявил Гомулка. — Все взятки мои. И первый ход мой.

Вурм оправил поясной ремень.

— Ну, как знаете! Потом наплачетесь. Пошли, Отто!

— Скатертью дорога! — сказал Гомулка, выбрасывая на стол валета. За Вурмом и Бартом захлопнулась дверь.

Пробило полночь. Хольт сказал Гомулке:

— Я пойду вперед.

Он вышел на улицу.

Силуэты надворных построек расплывались в темноте. Где-то далеко залаяла собака. Шум, доносившийся из трактира, звучал здесь, на воле, приглушенно и казался нереальным. Хольт зябко повел плечами.

«Вверх по лестнице, и последняя дверь налево…» Он уже овладел собой. Недаром говорят, что мечты лгут! Жизнь ни капли на них не похожа. Так стоит ли вечно чего-то ждать! Он сделал несколько шагов дальше, в ночь; пьяный гомон куда-то канул, кругом стояла тишина. Из трактира высыпали крестьяне.

Хольт обошел кругом и через ворота проник во двор. В этом длинном коридоре он чувствовал себя как дома, будто с детства был с ним знаком, да и по этой лестнице он поднимался сотни раз… Несколько дверей из грубых досок, точь-в-точь как у них дома на чердаке, где он тайком рылся в старых ящиках, с трепетом ожидая чудесных открытий… Он притворил за собой дверь и огляделся в тесной каморке. Ощупью пробрался мимо кровати и надолго застыл у открытого окна, прислушиваясь к замирающим вдали голосам друзей.

В сущности я всегда был одинок, даже дома у мамы. В сущности я всегда тосковал — о ком-то и о чем-то. Тосковал и — боялся. Приди же! Мгновенье — и ты будешь здесь, полускрытая темнотой.

Она увлекла его от окна и откинула пуховую перинку. Платье ее зашуршало. Он делал все машинально, словно в забытьи, и только когда его нетерпение наткнулось на какой-то неразвязывавшийся шнурок, сердце оглушительно забилось и не утихало до тех пор, пока он не лег с нею рядом и не почувствовал всем телом ее тело.

Над кровлями крестьянских домишек взошло утро. Хольту оставалось поспать какой-то час до того, как заверещит свисток Барта. Проснувшись, он подставил голову под водопроводный кран. Потом все они работали в поле.

Два дня грузили на фуры собранный урожай. Руки и плечи болели. На третий Вольцов решил, что с него хватит.

— Такое штатское занятие не по мне! — заявил он. — Пошли купаться!

В поле они не вернулись. После обеда незаметно уложили свои рюкзаки и зашагали на станцию. Хольт окинул прощальным взглядом деревню, трактир. Пока ехали, он молча сидел у окна, не слыша обращенных к нему вопросов Вольцова.

Он размышлял, оправдала ли действительность его ожидания, познал ли он те восторги, что сулили ему воображение и мечты… Ведь он даже имени ее не знает. Он думал о Мари Крюгер. Думал об Уте.

На другой день они увязывали на вилле Вольцова поклажу в большие тюки. При мысли о предстоящей встрече с Мейснером и о последующем побеге в горы Хольтом овладело беспокойство; после некоторого колебания он объявил:

— Мне надо еще кое-куда наведаться.

— Куда это ты собрался? — с удивлением спросил Вольцов.

— К Барнимам.

Вольцов скорчил недовольную гримасу.

— Все за юбками бегаешь! Ладно, ступай, но чтобы ни одна душа тебя не видела.

Хольт помыл руки над кухонной раковиной, почистил ногти кинжалом и причесался. Когда он позвонил у дверей Барнимов, на него напала внезапная робость — с какой радостью он повернул бы обратно! Его заставили долго ждать в холле. Но, увидев Уту, он начисто забыл свои сомнения. «Она вошла, как богиня!» — мелькнуло у него в голове, — эту фразу пел Каварадоси в тот единственный раз, когда юному школьнику посчастливилось попасть в оперу.

— Вот уж не ожидала! — воскликнула она, и ее улыбка его окончательно покорила. — А как же сбор урожая?