До наступления темноты мы благополучно выбрались наверх, потратив пять или шесть часов на переход. Мы снова очутились на ровной степи и, отъехав на несколько сот ярдов от ущелья, потеряли его из вида. Общая ширина степи, по которой мы проехали, была не менее двухсот пятидесяти миль, и упомянутые выше ущелья служили каналами для стока воды в период дождей. Эта прерия, без сомнения, одна из самых обширных в мире, и величина ущелий соответствует ее размерам. Вечером мы остановились у небольшого пруда и расположились на ночь. К этому времени наша провизия пришла к концу, и мы начинали испытывать голод. На другой день мы продолжали наше путешествие, теперь уж не на шутку страдая от голода. В течение дня нам попадались небольшие стада антилоп, а под вечер мы заметили табун мустангов на холме в полумиле от нас. Они были очень робки, и хотя мы стреляли по ним, однако безуспешно. Втроем мы расположились подле бассейна, занимавшего акров двадцать, но очень мелкого. Стаи испанских караваек, мясо которых чрезвычайно вкусно, носились над нами и бродили по берегам. Будь у меня двуствольное ружье и запас дроби, мы могли бы настрелять их на ужин, но имея при себе только винтовку да лук и стрелы, я должен был отказаться от этого намерения, и мы улеглись спать на пустой желудок.
Около двух часов ночи мы оседлали коней и продолжали путь по звездам, по-прежнему в северо-восточном направлении. Находясь в гостях у узко, мы думали, что нам остается не более сотни миль до команческих поселений. Мы проехали гораздо больше и все еще находились в безлюдной степи.
Наши лошади, разумеется, страдали меньше нас, так как пастбище в степи было хорошее; но продолжительный путь и трудные переходы через ущелья начинали сказываться и на них.
На восходе солнца мы остановились на берегу большого пруда, чтобы покормить лошадей. Лежа на земле, мы заметили огромную антилопу, которая приближалась к нам, то останавливаясь, то делая несколько шагов вперед, видимо, заинтересованная незнакомыми предметами. Ее любопытство обошлось ей дорого: Габриэль метким выстрелом уложил ее на месте, и только изголодавшийся человек поймет, как обрадовала нас эта удача. Мы зажарили лучшую часть животного, роскошно пообедали и тронулись в путь.
В течение трех дней перед нами было все то же зрелище безграничной степи. Мы не замечали никаких признаков, которые указывали бы на то, что мы приближаемся к ее окраине. На третий день, когда время уже клонилось к вечеру, мы заметили на расстоянии полутора миль от нас какое-то черное пятно. Сначала мы приняли его за куст, но потом, когда мы подъехали поближе, нам показалось, что это огромный камень, хотя до сих пор каменья нам попадались только в ущельях, а не на открытой степи.
— Буйвол! — воскликнул Рох, зоркие глаза которого разгадали, наконец, тайну. — Буйвол, который лежит на траве и спит.
Эта встреча давала надежду запастись мясом, и мы воспрянули духом. Габриэль отправился к буйволу пешком в надежде подкрасться к нему на выстрел, а я и Рох приготовились к погоне. Освободив лошадей от всякого лишнего груза, мы двинулись вслед за Габриэлем, подстрекаемые воспоминаниями о нашей недавней голодовке.
Габриэль подполз на расстояние полутораста ярдов к буйволу, который начал теперь шевелиться и обнаруживать признаки беспокойства. Габриэль выстрелил; буйвол, очевидно, задетый пулей, поднялся, махнул своим длинным хвостом и с недоумением оглянулся. Я по-прежнему держался на расстоянии пятисот ярдов от Габриэля, который вторично зарядил ружье. Буйвол снова ударил себя хвостом по бедрам и пустился быстрым галопом по направлению к солнцу, очевидно, раненый, но не серьезно.
Рох и я погнались за ним и держались рядом, пока нам не пришлось подниматься на холм. Здесь моя лошадь как более сильная перегнала Роха, и достигнув верхушки холма, я увидел буйвола на расстоянии четверти мили. Оглянувшись назад, я заметил, что Рох или, по крайней мере, его лошадь, отказались от преследования. Я дал шпоры своей лошади и помчался с холма. Хотя я не решался пускать лошадь во весь опор, но скоро нагнал буйвола. Это был огромных размеров бык, и его дикие огненные глаза, сверкавшие из-под густой гривы, ясно показывали, что он совсем обезумел от ран и быстрого бега.
Вид его был так страшен, что я с большим трудом заставил свою лошадь приблизиться к нему на двадцать ярдов. Выстрел из пистолета на этом расстоянии не произвел никакого действия. Погоня продолжалась, и моя лошадь мало-помалу становилась смелее, возбуждаемая скачкой. Я несколько придержал ее, а затем, всадив шпоры в ее бока, пустился во весь опор и вскоре находился в трех или четырех ярдах от разъяренного животного.
Я выстрелил из другого пистолета, и на этот раз буйвол пошатнулся: пуля попала ему в плечо, как раз за гривой. Я так увлекся, что, выстрелив, проскакал перед ним, чуть не задев его за голову, затем снова сдержал лошадь. В эту минуту я потерял ружье и остался только с луком и стрелами; но был слишком возбужден и увлечен погоней, чтоб останавливаться. Я натянул на всем скаку лук и снова дал шпоры лошади. Она поравнялась с буйволом с правой стороны, и я вонзил ему стрелу между ребер.
Теперь животное фыркало и пенилось от боли и бешенства. Глаза его рдели, как два огненных шара, высунутый язык заворачивался вверх, длинный хвост бешено бил по ребрам. Невозможно было представить более дикую и в то же время более величественную картину исступления.
К этому времени моя лошадь вполне повиновалась моим требованиям. Она уже не пряла ушами, не упиралась, когда я направлял ее к буйволу, напротив, мчалась прямо к нему, так что я почти касался животного, натягивая луг. У меня оставалось еще пять или шесть стрел, и я решил пускать их в ход, только когда буду уверен, что нанесу смертельную рану. Наконец, мне удалось всадить ему стрелу глубоко между плечом и ребрами.
Эта рана заставила разъяренное животное отпрянуть назад, и когда я промчался мимо него, оно безуспешно попыталось подхватить на рога мою лошадь. Охота была кончена, буйвол остановился и тяжело рухнул на землю. Я докончил его двумя стрелами, и тут только заметил, что я не один. Тридцать или сорок конных индейцев спокойно и одобрительно смотрели на меня, как будто поздравляя меня с успехом. Это были команчи, которых мы искали. Я назвал себя и потребовал гостеприимства, которое обещал мне год тому назад их вождь Белый Ворон. Они окружили меня и приветствовали очень дружелюбно. Трое поскакали с целью поднять мое ружье и пригласить моих спутников, оставшихся в восьми или девяти милях к востоку, меж тем как я последовал за моими новыми друзьями в их лагерь, находившийся в нескольких милях от места встречи. Они охотились на буйволов и с вершины холма увидели меня и мою жертву. Я и двое моих друзей нашли у них самый радушный прием, хотя вождь был в отсутствии; когда же спустя несколько дней он вернулся, был устроен торжественный пир, на котором молодые индейцы спели импровизированную поэму о моей недавней охоте.
Команчи благородный и могущественный народ. У них сотни деревень, между которыми они разъезжают круглый год. Они хорошо вооружены и всегда странствуют отрядами в несколько сот или даже тысяч человек; ловкие и искусные наездники, живущие главным образом охотой, иногда же, во время отдаленных экскурсий, питающиеся мясом мустангов, которые, что бы ни говорили, представляют прекрасную пищу, особенно когда они молоды и жирны. Вожди племени ежегодно собираются на общий совет; кроме того, в случае важных и неотложных дел бывают экстренные совещания. Они не занимаются земледелием, как узко, но обладают бесчисленными стадами лошадей, рогатого скота и овец, пасущихся в северных прериях, и принадлежат, бесспорно, к богатейшим народам в мире. Они добывают много золота в горах Сан-Себа и выделывают из него браслеты, кольца, диадемы, а также бляхи для уздечек и украшения для седел. Подобно всем шошонским племенам, они очень любят лошадей и так приручают их, что те нередко следуют за ними, как собаки, лижут им руки, плечи. Женщины команчей очень опрятны и миловидны. Их кожа светло-бронзового оттенка, менее смуглая, чем у испанцев в Андалузии или у калабрийцев. Их голос нежен, движения грациозны и полны достоинства, черные глаза загораются в минуты гнева, ко вообще имеют нежное, слегка печальное выражение.
