Но церковь, конечно, не выдержит конкуренции с двумя самыми высокопоставленными особами города, если не всего Нового Южного Уэльса.

– Увы, ваше преосвященство, мой муж в отъезде, – сказала Элизабет епископу, – но я сочла своим долгом устроить в Кинросс-Хаусе званый ужин в честь вашего первого приезда в город.

– Да-да, благодарю, – забормотал епископ, потрясенный элегантностью, красотой и утонченностью хозяйки дома.

– Добро пожаловать, Ли, – обратилась Элизабет к сыну Руби, который выглядел так, словно и не подозревал о существовании старых штанов и рубашек с закатанными рукавами. Его смокинг был сшит на Сэвил-роу и по последней моде дополнен галстуком-бабочкой из шелковой парчи. Элизабет пришло в голову новое определение для юноши – «высокомерный», однако он излучал то же обаяние, что и Руби, и в мгновение ока сумел найти общий язык с епископом. Семейство Коствен беззастенчиво пользовалось своим обаянием – что мать, что сын.

Элизабет усадила епископа Кествика справа от себя, а преподобного Питера Уилкинса – слева, остальные гости разместились друг напротив друга за длинным столом, накрытым на одиннадцать персон. Место Александра напротив Элизабет осталось незанятым. Минуту она колебалась, размышляя, не посадить ли туда Ли, но передумала – в конце концов, ему еще нет даже восемнадцати. Что не преминул заметить епископ:

– Не слишком ли вы молоды, сэр, чтобы пить вино?

Ли заморгал и одарил сановного гостя самой приветливой из своих улыбок.

– Иисус был евреем, – отозвался он, – а в его времена считалось, что вино полезнее воды. Полагаю, после обряда посвящения в мужчины, бар-мицва, он пил вино – то есть в свои двенадцать или тринадцать лет. Разумеется, пока ему не исполнилось шестнадцати, вино разбавляли водой. Милорд, вино – дар Божий. Разумеется, если потреблять его умеренно. Обещаю вам, я не захмелею.

Этот ответ загнал епископа в тупик, поскольку был дан учтиво, но твердо.

Широко усмехаясь и поблескивая зелеными глазами, Руби подмигнула сыну и едва слышно произнесла:

– А ведь ты его поимел, Ли!

«О господи, – Элизабет прочла по губам Руби эту фразу, – только бы ужин прошел благополучно! Нет, усадить за один стол семейку Коствен и епископа англиканской церкви – значит накликать беду».

Сегодня повар Чжан был в ударе и приготовил великолепный ужин: французское мясо по-деревенски с маринованными трюфелями, филе солнечника на гриле, неизменный шербет, телячий ростбиф и мороженое с маракуйей.

– Изумительно, бесподобно! – воскликнул епископ, отведав десерт. – Но как вы сохранили его холодным, миссис Кинросс?

– Благодаря холодильникам, ваше преосвященство. После того как мистер Сэмюел Морт выстроил в Литгоу холодильный завод, мой муж оценил это полезное новшество. Раньше я часто мечтала о куске рыбы, а ее здесь нет. Теперь мы возим рыбу из Сиднея, не боясь, что в дороге она протухнет.

– Здесь тоже водится рыба, – заметил Ли, за обе щеки уплетая угощение, но не забывая о светских манерах. Трудная задача для семнадцатилетнего юноши с отменным аппетитом.

– Да нет, что ты, – вмешалась Руби.

– Уверяю, мама, рыбы можно наловить и здесь. Как раз сегодня я видел ее, пока бродил по бушу. Рыбы полно в маленькой заводи выше по течению. – И он повернулся к Элизабет с улыбкой, способной растопить лед – но почему она до сих пор не растаяла? – Вы наверняка знаете это место, миссис Кинросс. Я вышел к заводи по утоптанной копытами тропе – очевидно, это вы приезжаете туда верхом.

«В обществе он не считает приличным звать меня по имени. Разумно».

– Конечно, я знаю эту заводь и видела там рыбу, Ли. Но как бы мне ни хотелось рыбы, я бы не стала ловить ее. Эти рыбешки такие свободные. Непуганые, радостные. Сегодня они выскакивали из воды?

Ли вдруг густо покраснел:

– Э-э… кажется, нет. Наверное, я их распугал, притворяясь большой рыбой.

«Кажется, я разгадал китайскую грамоту ее натуры. Китаец разгадал китайскую грамоту – неплохой каламбур, даром что случайный. Она завидует рыбкам, не чувствует себя свободной, ее жизнь безрадостна. Этот дом и ее жизнь – тюрьма, откуда нет выхода. Несчастная Элизабет! Интересно, сколько ей лет? Трудно определить возраст женщины, особенно если она принарядилась. Маме за сорок, но Элизабет гораздо моложе. Тридцать два? Тридцать три? «Она идет во всей красе – светла, как ночь ее страны»[5]. Откуда Байрон знал, какие они, австралийские ночи? Забыть ее невозможно, но она недосягаема. Такие, как я, для нее не существуют. А Александр?»

Когда мужчины после неспешных бесед за портвейном и сигарами перешли в гостиную, Ли нашел Элизабет, сидящую на стуле, придвинул поближе свой стул и сел. Руби поблагодарила его взглядом и по своему почину направилась к роялю – отрабатывать ужин.

– Знаете, – вполголоса обратился Ли к Элизабет, – мама – великолепная музыкантша, и я уверен, что в обществе ее принимают не только из-за денег: талант притягателен. Выходя из вагона, я слышал, как переговаривались гости, и все надеялись, что сегодня мама не откажется сыграть и спеть.

– Мне известно, насколько она талантлива, – чопорно отозвалась Элизабет.

– Сегодня я захватил ваш любимый уголок, – продолжал Ли, – и прошу прощения за это. Обещаю, больше я там не появлюсь. Рыбкам нечего опасаться.

– Это ни к чему, – ответила она. – Я все равно катаюсь верхом далеко не каждый день, только по средам и субботам. По воскресеньям я езжу в Кинросс в церковь, по четвергам встречаюсь с твоей матерью в отеле. Если хочешь, приходи к Заводи в понедельник, вторник, четверг и пятницу. Сдается мне, что в церкви ты бываешь нечасто, так что и воскресенье – твой день.

– Очень любезно с вашей стороны, но я могу бродить где угодно.

– Зачем? Возможно, вторжение на пользу рыбкам.

«В первую очередь оно на пользу тебе, – подумал Ли. – Спокойная, вежливая, равнодушная… Эта заводь очень много значит для тебя, Элизабет Кинросс, но ты и виду не подаешь».

– Я хотел бы познакомиться с вашими детьми, – произнес он.

– Познакомишься, если позавтракаешь с нами завтра в отеле. По воскресеньям мы с детьми всегда заезжаем к твоей маме.

– Что-то ты сегодня молчаливый, – заметила Руби, вместе с сыном гуляя по парку Кинросс-Хауса в ожидании вагона. Дамы в пышных громоздких платьях занимали гораздо больше места, чем рудокопы или мужчины в смокингах, поэтому сразу все гости в вагоне не уместились.

– Думаю об Элизабет.

– Правда? И что именно?

– Во-первых, гадаю, сколько ей лет. Ты же знаешь, Александр мне про нее не рассказывал.

– В сентябре Элизабет исполнится двадцать четыре.

– Ты шутишь? – ахнул Ли. – Но она уже семь лет замужем!

– Да. Ей было шестнадцать, когда она вышла за Александра. Он выписал ее из Шотландии, не зная даже, какая она. Если он не говорил с тобой о жене, то лишь потому, что их супружеская жизнь с самого начала складывается неудачно. Иначе зачем бы ему понадобилась я? Несомненно, у него и в Европе есть утешительницы.

– Вот тут ты ошибаешься, мама. Он ведет себя, будто дал монашеский обет безбрачия, – усмехнулся Ли. – Правда, это не помешало ему заплатить одной райской птичке, чтобы она посвятила меня в тайны плотской любви.

– Какой он славный! – искренне восхитилась Руби. – А я так боялась триппера, сифилиса, порочных девок, охотниц за состоянием… Небось стаями вьются вокруг частных школ и развращают неопытных мальчишек.

– И Александр так думал. Он посоветовал мне быть разборчивым – ради собственного блага. «Любовь может править человеком, но плотские наслаждения – никогда».

– Он прав. А сейчас у тебя есть райская птичка?

– Да, все та же. Мне нравится нежиться в объятиях женщины, но я не развратник. Мне вполне достаточно одной подруги. Ради приличия я снял ей квартиру подальше от школы, а когда поступлю в Кембридж, подыщу жилье попросторнее. Мне нравится, когда вокруг друзья, – усмехнулся он.