– Храни тебя боги, светлый тар! А что случится через сто лет, когда ты умрешь?
– Я не собираюсь в Чак Мооль так скоро.
Кивком попрощавшись с Чичен-те, он начал медленно кружить по залу мимо массивных серых колонн, не читая высеченных в камне надписей, а лишь разглядывая прикрепленные к медным кольцам знаки. Их было много, из ткани, шкурок, металла, раковин и перламутровых пластин, но более всего – из перьев; ведь Эйпонна, в определенном смысле, являлась землей птиц, и перья тут служили украшением и материалом для священных символов.
Вскоре Дженнаку удалось разыскать знаки всех Великих Домов и прочих стран, далеких и близких, лежавших на морском берегу, в горах или на равнинах, существовавших по сю пору или канувших в небытие. Он разглядел знак Сеннама, бычью голову на фоне голубого кружка, сплетенного из перьев; рядом сиял золотой арсоланский диск, будто паривший в воздухе на двух сине-зеленых крыльях кецаля, а за ним расходились на четыре стороны лезвия атлийской секиры, обрамленные перьями ворона. Сам ворон тут тоже был – тасситский ворон, вырезанный из дерева и прикрепленный к белой перевязи, точно такой, как висевший на шее Оро'минги; и были его соперники, одиссарские сокола, сизый чультун и белоперый хасс, распростершие крылья над алой рассветной зарей. Еще встретились Дженнаку грозный Тайонел, чей лик был выткан на шерсти цвета дубовой листвы, и другой тайонельский символ, герб правителей – серебряный волк с оскаленными клыками, что прятался в серый мех подкладки словно в лесную чащу. За ним сверкала ступенчатая нефритовая пирамида с бирюзовым навершием, знак Юкаты; светилась перламутровая пальма под изогнувшейся волной, герб Кайбы, самого крупного из кейтабских островов; темнел обсидиановый морской тапир Пайэрта; на фоне желтого шелка трепетал зеленый лист какао, символ процветания Рениги, – его выложили из пуха попугая, укрепив на месте черенка крупный изумруд. Все языки, все страны и владыки были здесь, ибо каждый мог подвесить свой символ к медному кольцу и тем признать то или иное соглашение – а признав, исполнять, пока договор сулил выгоду. Пожалуй, не считая дикарей из Р'Рарды и северных лесов, тут отсутствовал лишь знак Чанко, но кто мог поручиться, что чанкиты вообще знают о символах, договорах, советах и союзах и прочих сложностях внешнего мира? Они были сами по себе и казались моллюском, скрывшимся в раковине гор и таившим внутри то ли драгоценную жемчужину, то ли смертоносный яд. Странные люди, загадочные! Но, быть может, только они и выживут, если в Эйпонне воцарится хаос. Они да желтокожие туванну, обитатели Вечных Льдов…
Подумав о чанкитах, Дженнак потянулся к сумке, вытащил яшмовый шар и подбросил вверх. Он проводил его взглядом – красное пятнышко, летевшее между гигантских колонн к высокому темному потолку, словно к обложенным тучами небесам. Быть может, то был чанкитский знак, и место ему среди прочих символов, собранных в этом зале? Или волшебный дар богов, назначенный людям будущего, как думал Че Чантар?
Сверкнули ало-розовые полосы, пламя свечей отразилось в полированных багровых боках; затем шарик покорно упал в подставленную ладонь Дженнака. Оглянувшись, он шагнул к черно-белому ковру, опустился на колени, положил перед собой маленькую сферу, поднес к ней руки, сосредоточился… Удастся ли на этот раз?
Не удалось. Впрочем, что удивляться? Он не испытывал сейчас ни сильного горя, ни великой радости, а только смутную тревогу за исход переговоров. Не разделяя опасений Чичен-те, он чувствовал, однако, что готовится сюрприз – из тех неприятных сюрпризов, что всегда не к месту и не ко времени. Слишком спокойно держался Тегунче, слишком несговорчив и враждебен был Оро'сихе, слишком надменная усмешка блуждала по лицу его сына…
Что они задумали? Зачем вообще явились в Цолан, если не хотят говорить о мире? Желают найти несуществующую Книгу? Тяжелое и нудное занятие, вроде поисков сухой песчинки на морском дне! Для розысков этих нужны люди, много людей, и было бы проще прислать сюда не гонцов с символом мира, а боевые галеры из Кинапе со всем тасситским воинством… Или послы отправились сюда не ради поисков и переговоров, а чтобы разведать, крепко ли стоят Дома Арсолана и Одисса?
Но что бы они ни задумали, какую бы хитрость ни замышляли, теперь все изменилось. Теперь им придется выбирать: либо Книга и война, либо мир и бескрайние земли за океаном! Либо зубастый кайман в болоте, либо жирный бык в стойле! Тегунче, надо думать, не затруднился бы с выбором, как и братец его Ах-Шират… А что останется тасситам? Или согласиться с союзником, или разорвать союз… К любому из этих решений Дженнак готов был приложить хоть сотню священных знаков.
Быть может, боги пошлют видение? – подумал он, вставая. Весть из будущего, не слишком далекого, чтобы можно было понять ее и правильно истолковать?
У входной арки мелькнули тени, потом раздалось осторожное покашливание – явились служители, с метлами, корзинами и мешками для циновок и ковров. Дженнак кивнул им, спрятал в сумку яшмовый шар и направился к бассейну, чтобы поразмышлять о Дне Голубя, о божественных видениях, об усмешках Оро'минги и плане премудрого Че Чантара.
Но больше всего он думал о тасситских воинах и атлийских галерах, стоявших в порту Кинапе.
Этой ночью Дженнак не отправился к Ице Ханома, а провел ее в своем хогане, получив награду за воздержание – вещий сон, посланный богами. Но пользы от увиденных им миражей оказалось немного – совсем никакой, если говорить начистоту. К событиям, что занимали его сейчас, сон отношения не имел, а если имел, то столь отдаленное, что Дженнаку не удалось навести мостов между настоящим и будущим. Он понял лишь, что жизнь его, по-видимому, не завершится здесь, в Цолане, а будет длиться неопределенный срок, и срок этот весьма значителен – ведь во сне он видел себя летящим, подобно журавлю над облаками.
Такое ощущение Дженнак испытывал не первый раз, и вначале ему показалось, что он действительно парит, словно птица; но затем он рассмотрел вверху что-то длинное, серебристое, продолговатое, похожее на облако; и он плыл в вышине вместе с этим облаком, глядя на другие облака, клубившиеся под его ногами. Время от времени в облачных разрывах появлялась земля, темно-зеленый бесконечный лес, без признака дорог и поселений, с редкими ниточками рек; отсюда, с высоты, земля напоминала широкую медвежью спину, поросшую изумрудным пушистым мехом. Почему-то Дженнак понимал, что находится не в Эйпонне, а в каком-то другом месте, весьма далеком и от родных краев, и от Бритайи, и от Иберы; это чувство внушалось полной безлюдностью и огромностью территорий, простиравшихся под серебряным облаком.
Сон постепенно наполнялся деталями: облако вверху обратилось вытянутым эллипсоидом, оплетенным множеством канатов, к которым был привязан корпус из деревянных планок; вдоль корпуса шла неширокая галерея с перильцами и странными сиденьями, дававшими опору спине и локтям; и Дженнак находился в одном из них, привязанный к сиденью прочными ремнями, крест-накрест через грудь и вокруг пояса. В руках у него был какой-то инструмент вроде спаренных зрительных труб, но коротких и соединенных так, что в них приходилось смотреть двумя глазами сразу, а сами руки, и плечи, и все тело облегал невиданный наряд из толстой шерстяной ткани. Глядя на эту одежду, он догадался, что наверху царит знобящий холод, хотя зеленый лес будто бы подсказывал, что путешествие свершается в сезон Цветения; зелень казалась яркой и пышной, и нигде он не видел осенней желтизны, льда или снежных сугробов. Однако то был север; какой-то край, подобный лежавшим за Тайонелом Лесным Владениям и Стране Озер.
Но главное заключалось не в этом, не в дремучих лесах, не в воздушном корабле, что нес Дженнака над неведомой страной, не в странном устройстве, покоившемся на его коленях. Главным являлась женщина, сидевшая слева от него, у самых перил, – женщина в такой же плотной шерстяной одежде, с капюшоном, надвинутым по самые брови. Из-за капюшона Дженнак не мог с отчетливостью разглядеть ее лица, но знал, что оно прекрасно; черты, однако, не складывались в цельную картину, а лишь дразнили смутными воспоминаниями о глазах под ровными дугами бровей, чуть выступающих скулах и маленьком рте с пухлыми алыми губами. Временами ему казалось, что рядом с ним сидит Вианна; но потом Вианна вдруг превращалась в Чоллу, а та – в девушку Чали из рардинских лесов, или в смуглую красавицу Ице Ханома, или в белокурых бритских наложниц из его дворца в Лондахе. Он с трепетом следил за этими превращениями, ожидая, что облик спутницы сделается наконец ясным и определенным – столь же ясным, как вид покрытой деревьями земли и воздушного судна из шелка и золотистых легких планок. Но ее черты оставались по-прежнему неуловимыми.
