— Ничего, прорвемся, — я криво улыбнулся и тронул его за рукав. — Поехали со мной в Москву. Все равно здесь ты уже ничего сделать не сможешь. Наташку все равно не уберег, проворонил. Так что неча сейчас рукава жевать.

Петр кивнул и побрел вслед за мной к уже готовой к отъезду моей свите.

Последующее время прошло как в тумане. Я ничего не мог делать, все просто валилось из рук. Даже свой день рожденья, который всегда до этого года начинал праздновать с народом, выходя на площадь перед Кремлем и поднимая вместе со всеми кубки с пряным вином, просидел в Лефортовском дворце, тупо глядя на огонь в камине. А после дня рождения велел позвать учителя фехтования и все оставшееся время совершенствовался в этом, как оказалось, совершенно незнакомом для меня деле. Ну что я могу сказать, дойди дело до настоящей дуэли, не дожил бы я до этого дня, потому что граф неумехой не выглядел.

И вот настал день помолвки, которой заменили обручение. Разодетый в пух и прах, в серебристом камзоле до колен, красивом, но таком жутко неудобном, что я проклял все и вся, особенно досталось Митьке, который уговорил надеть это орудие пыток, в котором даже согнуться было проблематично.

Я прибыл в Головинский дворец в сопровождение целой толпы молодых людей, среди которых были и Петр Шереметьев, и Иван Долгорукий. Прямо в холле нас встречал счастливый отец и насмерть перепуганная невеста, которая постоянно пыталась свалиться в обморок. «Это она от счастья», — шепнула некая дородная дама, имени которой я не знал. Покосившись на нее, прикусил губу, чтобы не заржать, видя, как она подносит платочек к абсолютно сухим глазам. Сведя бледную Катерину с лестницы, Алексей Григорьевич вручил ее руку мне, и разразился речью на полчаса, суть которой сводилась к тому, что он отдает свое дитя, кровиночку любимую в надежные руки. Дальше нас посадили на какой-то помост, и я, держа в своей руке руку моей, ставшей официальной, невесты, позволял гостям выражать свои восторги, прикладываясь к тылу Катькиной руки. Почему-то это мне напомнило одно бессмертное произведение, и я все время ожидал, что откуда-то сбоку раздастся: «Королева в восхищение», а Катерина повернется ко мне и истинно королевским тоном произнесет: «Не приносите больше платок Фридде». Прогнав совершенно неуместные мысли, я сосредоточился на Василии Лукиче Долгоруком, который в этот момент нес высокопарную чушь, откровенно радуясь за племянницу.

— Была ты мне совсем недавно всего лишь племяшкой, теперь же стала государыней, Екатериной. Надеюсь, что твое возвышение не заставит тебя забыть своих родичей.

— Улыбайся, — я наклонился к Екатерине, прошипев в ушко. — А то все решат, что тебя заставляют.

— Я н-не могу и меня де-действительно за-заставляют, — ого, что-то раньше я не замечал у Катерины склонности к заиканию.

— А ты постарайся, давай, включайся уже, а то отец твой заподозрит чего.

— Я знаю, что делаю, — она улыбнулась подошедшему к нам Ивану. — А что, братик, говорят, что можешь ты казну отворить, да преподнести мне оттуда каменья, кои императрица Екатерина носила.

— Нет, ты еще не императрица, поэтому поумерь аппетит, сестренка, — я приподнял бровь. Иван не выглядел довольным этим браком. Смотрел сычом, и до меня донеслись его крики, когда он с отцом лаялся.

Не коснувшись руки Катерины, он отошел в сторону, схватил бокал с бренди и одним движением опрокинул его в себя. Так, в стане Долгоруких произошел раскол, а я ни сном, ни духом?

И тут к нам подошел, мать его за ногу, граф Миллезимо. Вот, какого дьявола этот опе... здесь забыл?! Екатерина как увидала свое счастье не чесанное и не бритое вся расцвела. Она вырвала свою руку из моей, и протянула ее к графу, словно коснуться его хотела.

— Да что ты творишь, дура? — зло прошипел я ей на ухо. — Немедленно прекрати. Вон, уже и Джейн Уорд смотрит, не иначе очередное письмо своей подруге составляет о том, что у невесты императора уже фаворит появился. Да еще и есть у меня подозрения, что подругу любимую на самом деле Георг зовут.

Я резко поднялся на ноги и хлопнул в ладони.

— Мы рады приветствовать всех здесь. А теперь бал!

Чтобы не опозориться еще больше, потому что не только Джейн смотрела с насмешливой улыбкой, но и другие, например, Иоан Лефорт, уже мысленно очередной пасквиль составил патрону своему Августу второму, я читал его опусы, вовсю истекающие желчью. Де Лириа вон улыбается ехидно, но его подарок очередной весьма мне понравился — прекрасный сапфировый гарнитур для невесты. Плохо, что не очередная табакерка, у меня как раз не хватает одной до чертовой дюжины.

Бал открывал я с Катериной. Оттанцевав положенный танец, я подошел к Михайлову, изображавшему предмет интерьера возле стены.

— Вышвырните уже этого графенка, — процедил я, кивком головы указывая на Леона, стоящего у стены, и не отводящего взгляда побитой собаки от Катерины. Увезите куда-нибудь за Москву и...

— Будет сделано, — кивнул Михайлов. — Никто вжись не поймет, что это не несчастье произошло. — Я внимательно посмотрел на Кузьму, пытаясь найти на его лице хотя бы намек на то, что он меня подкалывает. Ничего не найдя, я только головой покачал. Как же я мало знаю своих приближенных, оказывается.

— Кузьма Алексеевич, с этого болвана ни одного волоска не должно упасть, — я скорчил строгую морду. Конечно, кому я Катьку сбуду, если эти головорезы несчастье со смертельным исходом организуют? — Увезти, поселить в ближайшей придорожной таверне и поить до того момента, пока я гонца не пришлю. Но в меру. Чтобы можно было его в человеческое состояние быстро привести. Да, и попа какого-нибудь католического найдите, пущай святой отец составит графу компанию в его горе. Без попа графа по получению сигнала даже не вздумайте везти. Ты все понял? — Михайлов задумчиво смотрел на графа, затем медленно перевел взгляд на бледную Катерину, и кивнул. Зараза, ну и зачем ты такой умный, когда этого не надо?

— Понятно, что же тут непонятного, — он усмехнулся в усы, и, отлепившись от стены, направился к Леону. Ну и ладненько. Я свой долг выполнил, пора и уйти, чисто по-английски.

Не успел я сделать шаг к выходу, как у меня на пути возник старик в высоком парике, держащий в руке бокал с вином. Шведского стола здесь не было, но гости все равно где-то умудрялись найти выпивку. Я смотрел на старика и пытался понять, кто передо мной. И тут у меня в голове словно тумблер щелкнул — Яков Брюс. Дядька того самого Брюса, который зять у Долгорукого. А еще он великий ученый и вор, умудрившийся на пару с Меншиковым крупную сумму свистнуть из казны, за что был бит палкой самим Петром Великим.

— Весть печальную получил, — без намека на «здрасти» начал Яков, преграждающий мне путь. — Преставился не так давно Александр Данилыч. Помянем же душу его грешную, — и он отпил вина, пуская скупую стариковскую слезу. Надо же, Меншиков умер. А я и не знал. Не интересовался ничем, рассудив, что имею право ничего не делать, раз жить мне осталось всего пару месяцев — это в самом плохом случае.

— Сочувствую, — я кивнул и попробовал пройти, но дед схватил меня за рукав камзола. Ко мне тут же выдвинулся гвардеец, подпирающий какой-то фикус в огромной кадке.

— Не спеши, государь. Алексашка тот жук был, так что зла я на тебя из-за него не держу. С просьбой пришел к тебе. Не с тем, чтобы с помолвкой поздравить. Не по нраву мне Катька и вся ее семейка.

— Так чего же ты хочешь от меня, Яков Вилимович? — я аккуратно снял его руку с рукава моего камзола.

— Поручи мне дело какое, государь. Мочи большей моей нету в Глинках одному как сыч сидеть. Дожился, местных крестьян змиим огненным, что из петард появляется, пугаю. — Он снова глотнул вино. Я смотрел на него и думал про то, что хоть в чем-то мне определенно везет.

— Ну отчего же не поручить, поручу. Большое дело поручу, от коего будущее России зависит. Но расскажу, когда проспишься, да завтра поутру явишься ко мне в Лефортовский дворец.

Оставив Брюса обдумывать и гадать, что я могу ему предложить, я, сославшись на головную боль, самую универсальную отговорку всех времен и народов, ушел с этого праздника жизни. Даже, если мне и не суждено будет пожить подольше, но свои идеи в отношение школ я передам завтра в надежные руки человека, который уже много учебных заведений построил. И ему развлечение и обо мне хоть какая-то память останется.