Здесь вкратце мы видим всю историю сопоставления абсолюта, личности и божественного с тем, что создано искусственно и вопреки Природе. В своем первоначальном смысле, личность есть наше творение, майя в чистом виде. Однако по этой самой причине ее следует отличать от божественного или абсолютного. Ведь божественное и реальное не является нашим творением; это естественный, невербальный и неизменный порядок (ли), который лежит в основе творчества и поэтому является первичным. Противопоставить искусственность и плоды нашего творчества Природе означает разделить вселенную таким образом, чтобы спасти положение можно было лишь путем полного подчинения природы нашей воле. Такое представление о божественном законе и слове приводит к супружеству, в котором человек создан для брака, а не брак для человека. С этой точки зрения, личность человека обладает духовным достоинством в той мере, в которой он подчиняется абсолютному закону. При этом верность понимается им как полное недоверие себе, поскольку человеческому организму можно доверять лишь в той мере, в которой он подчиняется закону. Однако этот закон. изобретен самим организмом и поэтому неизбежно уступает ему.

Именно поэтому Конфуций считал человечность (жэнь) намного более высокой добродетелью, чем праведность (и), и отказывался давать первой строгое определение. Ведь человек не может определить и сделать законной свою подлинную природу. Он может попытаться достичь этого ценой отождествления с неполным представлением о себе — то есть с механическим принципом, который качественно ниже человека. Так, по мнению Конфуция, человеческие желания и чувства более надежны, чем его идеи о добре и зле. Принципы очень важны, фактически, они незаменимы до тех пор, пока уравновешены человечностью, чувством юмора и представлением об уместности. Война, например, менее разрушительна, когда захватчиками движет алчность, чем тогда, когда идет борьба идеологических принципов. Ведь война во имя абстрактной цели не щадит ни имущества, ни человеческих жизней, ни культурных ценностей.

Ревнителей и фанатиков раздражает конфуцианское благоразумие с присущей ему иронией и готовностью идти на компромисс. Им кажется, что это благоразумие слишком медлительно и беспринципно, потому что ему недостает героизма и огня, которыми человека наделяет беззаветная приверженность идеологии. Теперь понятно, почему китайские коммунисты делают все возможное, чтобы искоренить древнюю конфуцианскую традицию.[82] Однако, с конфуцианской точки зрения, фанатичная приверженность чему бы то ни было — это не только глупая бравада и желание прослыть героем, но и бесчувственность в отношении тонких психических процессов и утонченного разума природы. «Благородный муж, — говорит Конфуций в «Аналектах», — идет по жизни без предвзятых представлений и запретов. В каждый момент он сам решает, что правильно, а что нет».[83]

Может показаться, что Конфуций выступает за произвол и хаос, поскольку, по общему мнению, только полицейская дубинка над головой может удержать людей от извращенности, которая «свойственна им от природы». Можно подумать, что именно извращенность скрывается под «внешним лоском» цивилизации! Но на самом деле изначально, «по своей природе», мы совсем не такие. Извращенными мы являемся «за кулисами», но мы уже видели, что все наши проявления — приемлемые и закулисные — в равной мере реальны. Если последователей даосской и конфуцианской философии в чем-то можно обвинить, то только не в беспорядочности, ведь именно благодаря конфуцианству и даосизму в Китае много веков существовало одно из самых стабильных обществ в мире.

Теперь мы понимаем, что должны прослеживать характер сакральной любви по аналогии с сакральной или созерцательной жизнью в их других аспектах. Но прежде всего нам следует осознать, что сакральное не соревнуется с профанским, как будто они принадлежат к одному порядку явлений. Другими словами, сакральное не относится к концептуальному или конвенциональному порядку и поэтому не выступает против него, не пытается его избежать и не стремится им руководить. У сакрального нет необходимости это делать, потому что оно является высшим уровнем явления, из которого вытекают и которому неизбежно следуют все остальные стороны жизни. Именно поэтому каждый побег от сексуальности вскоре приводит к сексуальным излишествам. «Дао — это то, от чего ни на мгновение невозможно отойти; то, от чего можно отойти, — это не Дао».[84]

В состоянии спонтанности человеческое сознание переходит от напряженного, волевого внимания к гуань — отношению открытости или созерцания. Отношение гуань образует основу более «женственного» и восприимчивого подхода к любви, который тем самым оказывается более характерным для женщин. Очевидно, большинство подходов, обсуждаемых нами до сих пор, крайне односторонни, потому что более- свойственны для мужчин. Лишь практикующие кареззу имеют представление о женском оргазме, который не играет никакой роли в деторождении. Таким образом, традиционное отношение практически полностью сосредоточено на уместности и своевременности мужского оргазма, а стало быть, отражает односторонне агрессивный подход большинства мужчин. По большому счету, это отношение является попыткой создать правила теми, кто не знает о сексуальности ничего или практически ничего.

Идею равенства в сексуальной сфере нередко понимают как отсутствие половых различий, поскольку св. Павел сказал, что во Христе нет ни мужчины, ни женщины, а Иисус сказал, что на небесах нет ни брака, ни развода. Однако последнее замечание означает всего лишь, что небеса, сакральная область, находятся выше общественных институтов профанской сферы. Между тем единственное достоинство мирского представления о сексуальном равенстве в том, что оно позволяет женщинам поступать как мужчинам. Эти две пародии — религиозная и мирская — не отражают полового равенства, а являются в равной мере бесполыми. Ведь равенство полов подразумевает сексуальную самореализацию — женщина познает свой мужской аспект через мужчину, а мужчина познает свою женственность через женщину. «Чистый» мужчина и «чистая» женщина не имеют ничего общего и поэтому не могут общаться друг с другом. Это всего лишь общественные стереотипы и надуманные стили поведения. Мы никогда не узнаем, что такое подлинный мужчина и подлинная женщина, потому что их реальность пребывает в природе, а не в вербальном мире представлений.

Таким образом, сексуальное равенство подразумевает половую жизнь, которая свободна от профанских определений мужчины и женщины, но не противоречит им. Мужчина и женщина должны не разыгрывать друг перед другом любовные роли, а вступить в отношение, о котором можно сказать: «Люби и делай что хочешь», — хотя св. Августин использовал эти слова в несколько другом контексте. Если влюбленные чутки и относятся друг к другу открыто и непредвзято, они находятся с ситуации, о которой без преувеличения можно сказать, что в ней «не существует ограничений».

Ролевые игры настолько непроизвольны, что мы редко замечаем, до какой степени они преобладают в нашей жизни, и поэтому часто путаем их со своими естественными и подлинными склонностями. Это тем более верно, что любовные отношения подчас намного более «театральны», чем все остальное. Сама любовь зачастую является надуманной эмоцией, которую мы, как нам кажется, должны переживать. Считается, что о ее присутствии можно судить по некоторым известным симптомам, которые мы умеем изображать так искусно, что правая рука не знает, что делает левая. Считается, что влюбленные должны ревновать друг друга. Ожидается, что мужчина будет проявлять о женщине заботу, тогда как женщина будет вести себя немного беспомощно. Предполагается, что мужчине следует брать на себя инициативу в выражении любви, тогда как женщина должна томиться в ожидании его внимания. Некоторые выражения лица, интонации и позы считаются особенно привлекательными или сексуальными, тогда как во время полового акта мужчина является активным, женщина пассивной, а все любовное общение сводится к весьма ограниченному набору действий.