Сигюн.

Локи силком забирает ее поцелуи, полностью растворяясь в ее запахе, ее теплоте, ее губах, ее судорожных вздохах, ее пальцах на его зарытых в рыжих кудрях кистях. Он теряет чувство реальности.

Локи мужчина, ему скоро почти пятьсот. Он знает, что не должен испытывать такого при поцелуях. Не должен так млеть, вкушая языком духи и масла на молочной слегка вспотевшей коже. Не должен позволять тяжелому дыханию и тщательно приглушенным стонам так плотно заседать в голове. Не должен позволять рукам дрожать, когда очерчивает под тонким атласом платья хрупкость фигуры. Локи абсолютно не должен возбуждаться так быстро и рьяно. Просто от… ничего.

Все это… Локи еще никогда не чувствовал себя столь беспомощным.

Он боится — на самом деле, — однажды Сигюн это заметит. И на коленях в тот день будет стоять уже он.

Локи это не нравится. Локи это ужасно не нравится!

Он совершенно не понимает, как от открытой вражды все вылилось в страстные поцелуи и ласки, ужимки. Как будто ему снова шестнадцать… Он совершенно не понимает, как должен был все это обойти. Один поцелуй. Прошел год — никто из них просто не стал останавливаться.

Локи чувствует, что с каждым днем все становится хуже. Сигюн сидит в нем прочнее, а желания сопротивляться происходящему почти нет.

Локи чувствует, что на днях выдаст себя. Он уже выдает.

Когда Сигюн на его коленях, с пальцами в смоляных волосах, искусанными губами на его искусанных ею губах, с ее запахом, душащим его ноздри, ее теплом, оплетающим не хуже стальных цепей, Локи понимает, что проиграл.

Он пытается держать голос командным и твердым, пытается вернуть прикосновениям знакомое «брать». Но внезапно находит, что способен только на ответную страсть.

В Локи что-то давно горит по-другому. Не смердяще-убийственно, не люто-кроваво, не разрушающе. Единственного, кого тут разрушают, так это его.

Что-то полностью согревает его изнутри, сдавливает бережно сердце, скручивает живот и заставляет все внутри трепетать. Заставляет его разум улетать, как будто у волка внезапно выросли крылья.

Сигюн отстраняется, и жадно вдыхает, шепча:

— С такой игрой тебе весело? — стреляет в него голубыми глазами, поднимая утробный голод. — Или снова будешь устанавливать свои правила?

— Твоему безрассудству и блаженству я полностью доверяю, — скалится Локи. Голос низкий, глубокий, в нем маленький рык. — Ведь все, чем ты сейчас являешься, это все, что у меня есть.

Сигюн выгибает брови.

На днях он непременно выдаст себя. Ей нужно подождать совсем чуть-чуть, и она поймет, как много на самом деле для него значит эта игра.

На днях он впервые произнесет слова, которые веками лютым ужасом звучали в его голове и были закрыты под семью замками. Слова, которые он запрятал в своем сердце, слова, что боролись насмерть, пожираемые тьмой и пролитой кровью.

Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Локи впервые проигрывает. Не может вынести мысли о том, что Сигюн не в его жизни каждую секунду существования. У Локи уже в печенках сидит вся эта борьба. Сигюн просто должна принадлежать ему. Она ведь сможет принять его аргументы в пользу этого права?

Ну а пока…

— Я люблю тебя…

— Я ненавижу тебя, — усмехается он. — Но это и есть природа зова.