Ему, кажется, было не по себе. Веки у него покраснели, как будто он не спал ночь. В Пуатье он отправился в буфет за бутылкой Виши, которую жадно выпил.

– Он читал?

– Нет. Он бездумно смотрел на проносившийся мимо пейзаж. Время от времени он закрывал глаза и в какой-то момент уснул… Когда я вернулся домой, я вдруг вспомнил, где его видел: в супрефектуре в Фонтенэ, куда мне иногда случалось заходить, давать на подпись бумаги…

Мегрэ, который приехал специально для того, чтобы повидать торговца зерном – его фамилия была Лусто, – постарался вытянуть из него побольше. Комиссара как будто преследовала какая-то мысль, которую он не хотел высказать.

– Вы заметили, как он был одет?

– Не могу вам точно сказать, какого цвета у него был костюм, темный, не очень хорошего покроя…

– Он не был мятый, как бывает у людей, которые провели ночь на улице?

– Не обратил внимания… Я смотрел главным образом на его лицо… Постойте!.. У него на чемодане, в сетке, лежало габардиновое пальто…

Гостиницу, в которой останавливался отец Аннет, нашли не сразу: оказалось, что это гостиница «Рэн и Пуатье», возле Аустерлицкого вокзала.

Это было второразрядное заведение, темное и унылое, но приличное; останавливались там все больше одни и те же лица. Мартен Дюше приезжал сюда уже несколько раз. В предпоследний раз он был здесь два года тому назад, когда привез в Париж свою дочь.

– Он занимал пятьдесят третий номер… В гостинице он ничего не ел… Он приехал во вторник с поездом пятнадцать ноль пять и ушел почти сразу же после того, как заполнил свою карточку. И предупредил, что остановился только на одну ночь…

– А вечером когда он вернулся?

Выяснить это оказалось трудно. Ночной сторож, который раскладывал свою походную кровать в конторе, был чех и едва говорил по-французски. Фамилия Дюше ничего ему не напомнила, не помогло и описание этого постояльца. Когда его спрашивали о пятьдесят третьем номере, он смотрел на доску с ключами и почесывал голову.

– Уезжают… Приезжают… Возвращаются… Выходят… – бормотал он с растерянным видом.

– В котором часу вы легли спать?

– Не раньше двенадцати… Я всегда запираю дверь и ложусь в двенадцать… Так мне приказано…

– Вы не знаете, вернулся ли номер пятьдесят третий?

Бедняга старался, как мог, но толку от него было мало. Он еще не работал в этой гостинице, когда Дюше останавливался здесь два года тому назад.

Ему показали фотографию.

– Кто это? – спросил он, изо всех сил стараясь угодить тем, кто его допрашивал.

Упрямый Мегрэ решил даже разыскать обоих постояльцев из номеров. Один из них жил в Марселе, и с ним удалось связаться по телефону.

– Я ничего не знаю, – ответил он. – Я вернулся в одиннадцать часов и ничего не слышал.

– Вы были одни?

– Разумеется.

Это был женатый человек. В Париж он приехал без жены. И было точно известно, что он провел эту ночь не один.

Что касается номера пятьдесят первого, бельгийца, который был во Франции только проездом, то отыскать его следы оказалось невозможно.

Во всяком случае, в семь часов сорок пять минут Дюше был в своей комнате и позвонил, чтобы заказать завтрак. Служанка не заметила ничего особенного, разве только, что постоялец попросил тройной кофе.

– Он мне показался усталым…

Это было слишком неопределенно. Невозможно было выудить у нее еще что-нибудь. В половине девятого, не приняв ванны, Дюше спустился вниз и заплатил по счету кассирше, которая его знала.

– Он вел себя, как обычно. Я никогда не видела его веселым. Он производил впечатление больного человека. Иногда он застывал на месте, как будто слушая биение своего сердца. Я знала другого такого же, это был хороший клиент, приезжал каждый месяц. У него был такой же вид, такая же манера застывать на месте и однажды утром он упал на лестнице и тут же умер, не успев даже позвать на помощь…

Дюше сел в поезд. Он еще сидел в купе напротив торговца зерном в тот час, когда Мегрэ допрашивал Жоссе на набережной Орфевр.

В то же самое время репортер одной из утренних газет примчался на улицу Коленкур и позвонил по телефону своему корреспонденту из Фонтенэ-ле-Конт.

Консьержка не сказала Мегрэ об этом посещении журналиста, которому она сообщила фамилию и адрес отца Аннет.

Эти мелкие факты переплетались между собой, и нужно было много времени и терпения, чтобы воссоздать из них более или менее логическую картину.

Когда после полудня поезд остановился на вокзале в Фонтенэ-ле-Конт, Мартен Дюше все еще ничего не знал. Жители Фонтенэ тоже ничего не знали, так как по радио еще не передавали фамилии их земляков, и только по наитию они могли бы установить какую-то связь между начальником отдела супрефектуры и драмой на улице Лопер.

Один лишь корреспондент газеты был в курсе дела. Он взял с собой фотографа. Оба они ждали на перроне, и когда Дюше вышел из вагона, он был поражен встретившей его фотовспышкой.

– Вы разрешите, мсье Дюше?

Тот моргал глазами, ошеломленный, растерянный.

– Вы, наверно, еще не слышали о событии?

Репортер утверждал с полной уверенностью: у начальника отдела был такой вид, как будто он совсем не понимал, что с ним происходит. С чемоданом в одной руке, с плащом, перекинутым через другую, он направился к выходу, протянул свой билет контролеру, который приветствовал его, приложив руку к козырьку фуражки. Фотограф сделал еще один снимок. Репортер не отставал от отца Аннет.

Оба они вышли на залитую солнцем Республиканскую улицу.

– Мадам Жоссе убита прошлой ночью…

…У журналиста, по фамилии Пекер, было кукольное личико, полные щеки и такие же выпуклые голубые глаза, как у Аннет. Рыжеволосый, небрежно одетый, он курил слишком толстую трубку, чтобы придать себе солидный вид.

Мегрэ допросил и его; это происходило в задней комнате «Почтового кафе», возле заброшенного бильярда.

– Как Дюше реагировал?

– Он остановился и пристально посмотрел мне в глаза, как будто подозревал, что я хочу поймать его в ловушку.

– Почему в ловушку?

– Никто в Фонтенэ еще не подозревал, что у его дочери есть любовник. Он, наверное, подумал, что я узнал об этом и хочу заставить его говорить.

– Что он сказал?

– Помолчал, а потом резко произнес: «Я не знаком с мадам Жоссе». Тогда я сообщил ему, что в нашей газете завтра напишут об этом деле с упоминанием всех подробностей. Я добавил и то, что узнал перед тем по телефону. В одной ежедневной вечерней газете уже говорилось о вашей встрече с дочерью и Адриеном Жоссе на улице Коленкур…

Мегрэ продолжал расспрашивать:

– Вы его хорошо знаете?

– Как и все в Фонтенэ… Видел его в префектуре и когда он проходил по улице…

– Ему случалось останавливаться на улице?

– Конечно, он иногда рассматривал витрины.

– Он был болен?

– Не знаю. Он жил один, не бывал в кафе и говорил мало.

– Значит, вы не получили от него интервью, как надеялись?

– Он продолжал шагать молча. Я задавал ему вопросы, которые приходили мне в голову: «Вы думаете, что Жоссе убил свою жену?», «Правда ли, что он собирался жениться на вашей дочери?» Он шел нахмурившись и не слушал меня. Два или три раза он проворчал: «Мне нечего сказать…» «Но ведь вы виделись с Адриеном Жоссе» «Мне нечего сказать…» Мы дошли до моста. Он повернул налево, на набережную, где живет в маленьком кирпичном доме, который содержит в порядке приходящая уборщица. Я сфотографировал этот дом, потому что газете всегда нужны фотоснимки.

– Уборщица ждала его?

– Нет. Она работала у него только по утрам.

– Кто готовил ему еду?

– В полдень он обычно завтракал в кафе «Трех голубей». А вечером сам готовил себе обед.

– Он никуда не ходил по вечерам?

– Редко. Только раз в неделю бывал в кино.

– Один?

– Всегда.

– Никто ничего не слышал в тот вечер или ночью?

– Нет. Только один человек проезжал на велосипеде в час ночи и заметил свет в окошке. Утром, когда пришла уборщица, лампа все еще горела.