Показывая рулевому, куда следует вести корабль, Чхеидзе одновременно следит за фонарями товарищей. На них сейчас направлен огонь вражеских пулемётов и орудий с обоих берегов. Вот упал, сейчас погаснет фонарь Жоржевича. Нет, не погас, снова поднялся… Погас фонарь Малахова! Снова вспыхнул. Снова погас! Убит Аркадий? Ранен? Не видно огня Коцаря. Что с ним? Уже пройден остров.

Мост!

Бронекатер идёт точно серединой прохода. Промелькнула башня устоя, уходящая из воды высоко к беззвёздному небу, на мгновение показались угловатые контуры полузатонувшей фермы. Прошёл… Стихло клокотание воды, рвущейся между стальными балками, разбивающейся о камень.

Сзади гремят выстрелы и разрывы. Наша артиллерия, стоящая на позициях перед Эстергомом, открыла огонь по береговым батареям врага. Глухо проревели снаряды «катюш», посланные с кораблей артиллерийского сопровождения: они идут позади кораблей с десантом.

Головной бронекатер ушёл уже далеко за мост. За ним, почти в его буруне, идёт следующий. Враг, захваченный врасплох, едва ли успеет нанести какой-либо урон проходящим за мост кораблям. Но каково приходится шестерым смельчакам, стойко несущим вахту под вражеским огнём? Их фонари – великолепные ориентиры для немецких артиллеристов и пулемётчиков. Алексей Чхеидзе оглядывается: целы ли друзья? Светят ли ещё их фонари?

Фонари светили. Не все, но светили. Светили под пулемётным огнём, под разрывами снарядов и мин, летящих с берегов. Светили до тех пор, пока через разведанный в мосту проход не прошли все бронекатера.

Мужество тех, кто зажёг огни, внезапность и точность действий тех, кто шёл на кораблях, решили успех. Задача, поставленная морякам, была выполнена: десант, поддержанный огнём корабельной артиллерии, высадился в назначенном месте и в назначенный час, и это определило исход боя. Прижатые к Дунаю эсэсовские дивизии были разгромлены.

Перед рассветом один из бронекатеров, шедших обратно, подвернул к острову и взял на борт разведчиков. Их приняли на корабле как героев. Отвели в тёплый кубрик, накормили. Перевязали Жоржевичу свежую, кровоточащую рану на плече. Уложили Глобу, получившего серьёзную контузию и раненного в бедро.

Задание было выполнено, корабль вёз разведчиков обратно в базу. Но невеселы были они. Не было среди них Аркадия Малахова… В посечённой осколками, набравшей воды шлюпке, из которой сигналил фонарём Малахов, нашли его ушанку, автомат и гранаты. Не было сомнений в том, что близким разрывом Малахов был убит или тяжело ранен, сброшен в воду вместе с фонарём и, конечно, не выплыл; даже если его сбросило в Дунай живым, он не в состоянии был бы долго продержаться в леденящей воде, а оказать ему помощь, конечно, никто не мог.

А недели через две, уже после того как матери Малахова было послано извещение о его смерти и он был награждён посмертно, его друзья в отряде получили от него письмо с обратным адресом, в котором стоял почтовый номер какой-то незнакомой части.

– Аркашка воскрес! – возликовали разведчики, и, конечно, больше всех Жора Веретеник.

Как же так получилось, что Аркашка-художник остался жив?

…Вода, вздыбленная близким разрывом, обрушилась на шлюпку. С Малахова сбило шапку и вместе с висевшим у него на шее фонарём выбросило его за борт. Когда он вынырнул, то уже не увидел шлюпки. Совсем близко темнела громада мостового упора. Несколько сильных взмахов рук – и Аркадий ухватился за скользкие, холодные камни. Течение старалось оторвать его от спасительной каменной стены, унести в чёрный простор реки. В кровь обдирая пальцы, Малахов с трудом вскарабкался на небольшой уступ, идущий низко над водой вокруг башни упора. Прижавшись к холодному камню, потрогал фонарь: цел! Надо продолжать своё дело. Совсем близко ухали в воде разрывы. Над головой свистело, сухо щёлкало о камень: пули или осколки? «А катера идут, – забеспокоился Малахов. – Я же слышу их. Идут! Надо давать сигналы. Надо зажечь фонарь!»

Перебирая ладонями по камню стены, прижимаясь к ней, чтобы не сорваться в воду, Малахов по уступу прошёл на ту сторону упора, которая была границей подготовленного для бронекатеров прохода. Сквозь звуки близких разрывов, сквозь визг осколков и пуль, сквозь клокотание дунайской волны, разбивающейся о мостовой упор, он угадывал такой знакомый, всё более слышный гул катерных моторов. Напрягая зрение, уже видел всё более приметный в темноте, растущий силуэт головного корабля. Малахов включил фонарь, поднял его…

Головной уже совсем близко. Важно, чтобы он вошёл в проход точно, не отклонился бы ни на метр, иначе – беда. Малахов несколько раз взмахнул фонарём вправо от себя – таков был условленный сигнал. Теперь на корабле не ошибутся.

…Он очнулся в воде без фонаря, который только что держал. Его поразила тишина, царившая вокруг. Только мелькают отсветы трассирующих пуль, несущихся низко над водой. Он понял: его оглушило так, что он ничего не слышит. Значит, второй раз сбросило разрывом в воду и второй раз уцелел? Везёт! Он стянул с себя отяжелевший от воды бушлат.

Течение несло Малахова по реке. Он не сопротивлялся ему: всё равно Дуная не одолеешь.

А навстречу мимо него шли и шли, спеша к мосту, бронекатера.

Корабли проходили от Малахова совсем близко. Его проносило порой на таком расстоянии от борта, что ещё немного, и он смог бы дотянуться до него рукой, если бы не волна, вздымаемая быстро идущим кораблём, – она отбрасывала пловца в сторону, иной раз накрывала его с головой. Что-то ударило его в бедро. Осколок или пуля? Малахов опустил в воду руку, тронул бедро. Больно. И, кажется, идёт кровь…

Выныривая, он видел скользящие мимо тёмно-серые корпуса бронекатеров, временами озаряемые тусклыми вспышками немецких снарядов, видел десантников, лежащих на палубах, видел сигнальщиков, которые стояли на своих мостиках позади рубок. Он кричал:

– Бросьте конец!

Но никто с кораблей не видел и не слышал его, Да и трудно было бы заметить его на тёмной ночной воде. А услышать, наверное, не давал шум корабельных моторов, грохот стрельбы – стрелял противник с обоих берегов, стреляли по нему наши батареи, из-за Эстергома, стреляли корабли артиллерийского сопровождения.

Вот и последний бронекатер прошёл мимо. Малахова качнуло на крутой, поднятой кораблём волне. Слух уже немного восстановился – контузия, видимо, оказалась не очень сильной, – и он теперь слышал и стрельбу, и умолкающий вдали рокот моторов последнего из прошедших мимо него кораблей…

Вода, так быстро приведшая его в чувство, теперь сковывала холодом тело. Словно чугунными стали набухшие сапоги, как гири тянули вниз. С большим трудом удалось сбросить их. Стало немножко легче держаться на воде. Борясь с судорогой, медленно, но неумолимо охватывающей тело, Малахов усиленно двигал руками и ногами. Но силы таяли с каждой минутой. Сказывались и контузия, и только что полученная новая рана. Малахов чувствовал, как уходит из неё в холодную воду Дуная его кровь. Плыть становилось всё труднее.

Он держал к левому берегу, но выплывать на него не решался, так как не знал, пронесло его течением уже к своим или здесь, на берегу, ещё враг.

Малахов обессилел, сознание покидало его. Последнее, что он помнил, это удар плечом о что-то плотное. Течение протащило его грудью по песку. «Берег! – вспыхнуло в затуманивающемся мозгу. – А чей?»

Когда Малахов пришёл в себя и открыл глаза, он увидел над собой тускло освещенный серый бетонный потолок, услышал разговор на непонятном языке.

«К фашистам попал?!» Он рванулся, чтобы вскочить. Его оглушил удар по голове… Был уже день. Со скрученными назад руками его волокли через какое-то поле, мимо рядов колючей проволоки. Втащили в какой-то дом, возле которого стояли автомашины и толпилось много гитлеровцев, втолкнули в одну из комнат. Как на страшный, кошмарный сон смотрел на всё это Малахов: он – и в плену у фашистов! От злости и досады он скрипел зубами, не хотелось жить. Если бы он знал, что случится такое, то ночью, там, на реке, он и не пытался бы удержаться на воде – лучше утонуть, чем оказаться в руках врага! Матросы в плен не сдаются! Ещё никогда ни один из разведчиков отряда флотилии не попадал в плен. А он, Аркадий Малахов, попал!