Лежа на спине, я смотрел в свинцовое небо, сложив руки на груди и качаясь в такт качки корабля. Мысли текли вяло, сказывалось обезвоживание от такой внезапной морской болезни, которая поразила меня уже на второй день плаванья. Но, если вначале она протекала в довольно легкой форме, хотя и доставляла определенный дискомфорт, то, когда начался шторм, а случился он через неделю после выхода «Екатерины» из Кронштадта, я впервые в жизни понял, что ждет в аду грешников. Желудок не хотел задерживать в себе ничего, даже вода сразу же выливалась наружу, и я на полном серьезе думал, что могу сдохнуть элементарно от голода.
Духота, стоящая в капитанской каюте, которую отдали мне в безраздельное пользование, усугубляла мое далекое от совершенства состояние. В общем, нет ничего удивительного в том, что я в конце концов переселился на палубу, проводя на воздухе целые дни, куда велел притащить матрас, пару одеял и ведро, с которым по мере усиления шторма в последние сутки практически не расставался. Прончищев привязал меня к мачте два дня назад, когда очередная волна чуть не смыла меня с палубы, развязывая лишь в тех случаях, когда мне нужно было все-таки спустится в каюту. С этого времени рядом со мной постоянно кто-то находился. Даже не знаю, каким образом моя свита установила очередность, может быть, в кости играли на дежурства, потому что дежурили не равными промежутками времени, а как придется. И так получилось, что со мной почти все время находились: Румянцев, Криббе, Суворов, которого отец притащил прямо перед отплытием и чуть ли не силой навязал мне, а сам тут же умчался догонять уехавшего уже далеко Бутурлина, и Турок. Мне было все равно, я слишком измучился, чтобы обращать внимание на то, что кто-то сидит рядом со мной на соседнем матрасе, но наличие рядом живого существа действовало успокаивающе, и я был рад, что меня не оставляют надолго одного.
Кроме меня отвратительными моряками оказались: Штелин и Георг Гольштейн-Готторпский. Когда принц свалился с тяжелейшим приступом рвоты, я понял – вот оно самое настоящее семейное проклятье. Только вот в отличие от меня они предпочитали страдать в своей каюте, отравляя тем самым жизнь не только себе, но и трем своим вынужденным соседям. Я же уходил с палубы лишь в том случае, когда промокал настолько, что боязнь подхватить пневмонию становилась сильнее тошноты, да на ночь, потому что ночевать на палубе особенно в шторм опасно в тройне, и меня бы все равно утащили, применив силу, если бы я начал оказывать сопротивление. Никакие мои слова про то, что свежий воздух хоть немного, но облегчает жуткое состояние, в отношении страдальцев не работали. Напротив, Штелин и Георг всячески пытались уговорить меня запереться в духоте, на что были посланы так далеко, что даже боцману стало неудобно.
– И они хотят заставить моряков пить отвратительный отвар или жрать кислые лимоны? – пробормотал я, продолжая глядеть в небо, после того, как вспомнил о своих уговорах образованных людей, которые к тому же обязаны были мне подчиняться беспрекословно, хоть ненадолго покинуть офицерскую каюту, в которой уже отчетливо ощущался запах рвоты.
– О чем вы бормочите, ваше высочество? – я скосил глаза на Криббе, все еще сидевшего рядом со мной. Его голос звучал хрипло, все-таки холодной, в меру соленой воды Балтийского моря он наглотался вдоволь. Качка постепенно успокаивалась, и я рискнул сесть. Странно, но тошноты не ощущалось. Я повернул головой направо-налево, и прислушался к себе. Тошноты не было, словно эти дни, заполненные морской болезнью, мне привиделись. – Так, о чем вы бормотали, ваше высочество? – повторил вопрос Криббе, и я повернулся к нему уже более осознанно.
– Турок продал морякам эликсир? – спросил я, чувствуя, как ко мне возвращается тяга к жизни.
– Продал, – Криббе усмехнулся. – У него талант продавать то, что вы изначально и не планировали продавать. Вы ведь не планировали продавать этот эликсир? Если я правильно понял, вы хотели включить его в рацион моряков, как средство, которое может спасти от цинги?
– Хотел, и до сих пор хочу, – я кивнул и, кряхтя как столетний дед, поднялся на ноги. Качнувшись, и не потому, что палуба начала раскачиваться, а потому, что ноги не держали, поймал равновесие, и выпрямился. – Но, самое главное, я хочу, чтобы они его пить начали. Просто приказать я, конечно, могу, но какой в этом смысл? Они все равно найдут способ избавиться от навязанного. Это будет напрасная трата денег, только и всего. Другое дело, когда, воспользовавшись болезнью господина, его холоп стащил драгоценный эликсир, практически с риском для жизни, и только из уважения к команде… Странно, – я снова покрутил головой. Тошнота не возвращалась. Это ли не чудо?
– Надеюсь, что когда мы пойдем обратно, то погода будет более к нам благосклонна, и мы сможем все-таки заниматься тем, чем планировали, а не тем, чем вы были заняты. Я вижу, что вам легче, ваше высочество? Или глаза мои меня все-таки обманывают?
– Да, немного легче, – медленно произнес я, переводя взгляд на все еще бурное море, которое прямо на глазах успокаивалось. – Постой, что ты сказал, повтори, пожалуйста. Как это, когда пойдем обратно?
– Мы же поплывем обратно, когда закончим дела в Киле? – Криббе удивленно посмотрел на меня.
– Нет, – я выставил вперед руки и отрицательно помотал головой. – Нет-нет и еще раз нет. Ни за что! Да чтобы я еще хоть раз ступил на борт корабля? Ни за что! Обратно поедем по суше. Даже, если уже будет зима. Ничего, нам не привыкать. Как-нибудь доедем, благословясь.
– Ваше высочество, неужели эта ужасная качка закончилась? – на палубу выполз бледно-зеленый Георг.
– А вы все-таки решили воспользоваться моим советом, и подышать свежим воздухом? – я слабо улыбнулся. Живот громко заурчал, а в области желудка возникло сосущее чувство голода. Еще бы, я столько времени ничего не ел, просто не мог, потому что все съеденное тут же оказывалось в ведре. Только вот что-то мне подсказывало, что сейчас наедаться не стоило.
– Я уже не могу находиться в каюте, и я не могу слышать стенания Штелина, – Георг выругался, и сделал еще один шаг в направлении борта. – Сколько нам еще терпеть эту непрекращающуюся пытку?
– Вы имеете в виду шторм? – я посмотрел на небо, на котором, как по заказу, сквозь свинцовые тучи пробился ослепительный луч солнца.
– Я имею в виду это море, этот корабль, где офицеры вынуждены ютиться в жалкой каюте, без малейших удобств и без малейшего намека на роскошь, – Георг вытер вспотевший лоб. – Мы, старшие офицеры ютимся впятером в комнатенке величиной с носовой платок, это недопустимо, как мне кажется.
– Это прежде всего военный корабль, – я смотрел на него сочувственно. Галантный век, чтоб его. На битву в кружевах – это нормально. Того же Фридриха чуть ли не аскетом считают, из-за того, что его мундир отличается особой скромностью, то есть на нем не полкилограмма брюликов, а всего лишь грамм сто, с учетом пуговиц. – Лично я весьма одобряю такой подход. Чем меньше различий в быте между офицерами и простыми матросами, тем лучше для всех. Если матрос постоянно видит, как офицеры в капитанской каюте едят ужин с переменами из восьми блюд и запивают первоклассным вином, а у них самих заканчивается солонина, то это прямая дорога к бунту. Нет, дистанция и различия должны быть, иначе никак, но они не должны быть подобны пропасти. Это корабль, с него ты никуда не денешься, ты не сможешь взять сэкономленную деньгу и просадить ее в ближайшем трактире в увольнительной. И это не императорская прогулочная яхта, где все должно быть максимально роскошно. В морском бою, да и просто в походе, матросы должны всецело доверять своим офицерам и капитану. Малейшее неповиновение, малейшее искажение приказов могут привести к гибели корабля и всего экипажа. Море коварно, и может жестоко отомстить.
– Вы слишком мистифицируете обычные понятия, ваше высочество. Матросы – они чернь и должны знать свое место, – Георг скривил губу.
– Возможно, я же выдумщик и романтик, – я наклонил голову набок. Идиотская привычка, закрепленная на уровне рефлексов. Никак от нее не могу отделаться. Иногда даже не замечаю, что склоняю голову к правому плечу. – Но, я хочу верить в свою правоту.
