Миссионер, который в отношении детей Израиля проявлял себя как ясновидец и энтузиаст, тем не менее аккуратно исполнял свои обязанности. По воскресеньям он неизменно водружал на достойное место свою дарохранительницу и отправлял службу, как это полагалось в его секте. В таких случаях его влияние оказывалось достаточным, чтобы все воздержались от каких бы то ни было работ, хотя капрал и пытался протестовать. Последний настаивал на том, что у военных нет никаких праздников, разве что в мирные времена, и он никогда не слыхал, чтобы при возведении укреплений кто-то «отдыхал от своих трудов», будь то осажденные или нападающие. Подобные работы, по его убеждению, следовало вести днем и ночью, посменно, и, вместо того чтобы прерывать работу ради богослужения, он планировал работу не только на весь день, но и на всю следующую ночь.
Питер, со своей стороны, никогда не возражал против молитв или проповедей пастора Аминь. И то и другое он выслушивал с невозмутимой серьезностью, хотя было незаметно, чтобы они вызывали у него какие бы то ни было чувства. Чиппева охотился в «день субботний» точно так же, как и в другие дни; и именно по этому поводу завязалась беседа Марджери и миссионера, когда все сидели под сенью дубов в тихих летних сумерках.
— Как же так случилось, мистер Аминь, — сказала Марджери, по простоте душевной называл его этим прозвищем, — что никто из краснокожих не соблюдает дня субботнего, если они — потомки иудеев? Ведь это одна из самых строгих заповедей, и мне кажется, это как-то неестественно, — Марджери выбирала слова сообразно своему воспитанию и понятиям, — что кто-то из них мог совершенно позабыть про день праздности.
— Вам, быть может, неизвестно, Марджери, что евреи даже в цивилизованных странах соблюдают субботу не так, как христиане. Они посвящают Богу день субботний, а мы отправляем богослужение по воскресеньям, — возразил миссионер. — Знаете, мне показалось, что я заметил, как Питер втайне молился вчера, пока мы были заняты строительством укреплений. Вы сами могли заметить, как молчалив и задумчив был вождь вчера ввечеру.
— И верно, я тоже заметил, — сказал бортник, — но должен признаться, что не приписал это тайным молениям в глубине души. В такие минуты мне особенно не нравятся ни повадки, ни поведение этого индейца.
— Нам не узнать — не узнать — быть может, его дух боролся с искушениями дьявола. Мне показалось, что он молится, и я счел этот факт подтверждением того, что краснокожие блюдут день субботний, как иудеи.
— Я не знал, что у евреев суббота — не в тот день, как у нас, а то, пожалуй, мог бы подумать то же, что и вы. Но я, если не ошибаюсь, до сих пор ни одного еврея в глаза не видал. А вы, Марджери?
— Может, и видела, только не знала, — ответила девушка; и каждый из них говорил чистую правду. Тридцать пять лет тому назад Америка была не просто христианской, а исключительно протестантской страной. Конечно, в городах встречались и евреи, но их было так мало и они настолько смешивались с более многочисленной массой населения, что вряд ли могли привлечь к себе особое внимание. Что касается римско-католической Церкви, она имела и свои храмы, и приходы, но случалось ли кому-нибудь из оседлых американцев видеть монахиню? От монахов, хвала Создателю, мы пока избавлены; и мы говорим это без малейшего пренебрежения к конфессии, к которой они принадлежат. Тот, кому довелось пожить в странах, где эта конфессия преобладает, если у него есть хоть малейшее понятие о либеральности, вскоре начинает понимать, что благочестие и преклонение перед Господом, как и глубокое понимание всех обязанностей христианина, не хуже — нет, лучше — проявляется в обществе, где мы находим полное подчинение традиционным, укоренившимся догматам, чем в таком обществе, где политическая свобода так велика, что дозволяет форменным лжеученым воображать, что каждый человек совмещает в одном лице и церковь, и весь клир, и всю иерархию! Но все это быстро меняется. Католики становятся все многочисленнее, и в тех местах, где полвека назад и помыслить не могли о принятии обрядов римской Церкви, теперь слышны псалмы и молитвы католической мессы. Все это проявление смешения вер, которое, несомненно, предваряет окончательное слияние конфессий и предрекает обещанный конец.
В понедельник, последовавший за упомянутым нами днем субботним, т. е. воскресеньем, капрал поднял всю свою команду спозаранку, и они принялись сколачивать бревна, устанавливая их под нужным углом и закрепляя в траншее. Материал был под руками и готов в работу, так что дело спорилось; и к тому времени, когда солнце вновь склонилось к западному горизонту, Медовый замок уже был обнесен частоколом из заостренных бревен. Все они были поставлены и сбиты, оставалось только засыпать траншею землей да хорошенько ее утрамбовать. Конечно, частокол делал шэнти гораздо более неприступной, и обе женщины выразили благодарность друзьям, которые позаботились об их безопасности на случай вражеского приступа. Перед тем как улечься спать, все договорились, чтобы каждый знал, как действовать в пределах укреплений и где собираться. Среди пожиток Гершома нашлись морская раковина и рожок; последний представлял собой обычную жестяную трубу, которые американские фермеры держат, чтобы сзывать работников с полей. Раковину оставили мужчинам, которые должны были трубить тревогу, в случае чего, снаружи, а рожок, то есть жестяную трубу, повесили у дверей шэнти, так что женщины, если понадобится, могли им воспользоваться.
Около полуночи, когда все уже спали крепким сном и над прогалинами опустилась глубочайшая тишина, бортник был внезапно разбужен звуком, который не чаял услышать. Поначалу он едва поверил собственным ушам — настолько жалобно и дико прозвучал этот зов. Но ошибки быть не могло: это из хижины донесся звук рожка, и бортник мгновенно вскочил на ноги. Капрал тоже был готов, и вскоре все мужчины бросились на помощь. В этом случае Гершом проявил быстроту и присутствие духа, которые делали честь как его сердцу, так и его мужеству. Он первым устремился на помощь жене и сестре, хотя Бурдон не отставал от него ни на шаг.
Добежав до ворот в заборе, они обнаружили, что ворота закрыты изнутри на засов, и никого не было видно, пока Дороти не прибежала, услышав, как ее зовет знакомый голос мужа. Когда обе женщины вышли из хижины, велико же было удивление и тревога всех присутствующих! Никто не прикасался к рожку, и он висел себе спокойно на своем колышке, словно никто в него не трубил! Бортник, услышав это поразительное известие, тревожно огляделся, выясняя, кого же нет среди них. Все мужчины были налицо, и каждый стоял во всеоружии, но ни один не мог себе представить, откуда прилетел этот необъяснимый трубный звук.
— Это ваших рук дело, капрал, чтобы собрать нас всех вместе, с оружием, вроде «учебной тревоги», да? — воскликнул бортник.
— Ложные тревоги полезны, особенно для новобранцев, — хладнокровно отвечал капрал, — но сегодня я не трубил тревогу. Признаюсь, была у меня мысль поднять вас по тревоге через денек-другой, ради тренировки, но все хорошо в свое время. Когда укрепление закончено, найдется и время обучить солдат занимать свои посты по тревоге.
— А вы что думаете, Питер? — продолжал Бурдон. — Вы знакомы с обычаями пограничья. Что значит этот необычайный сигнал? Почему нас вызвали сюда в такой час?
— Кто-то трубил в рожок, похоже, — сказал Питер, сохраняя свое невозмутимое философское спокойствие. — Не знаю, пожалуй; не могу сказать. Воин часто слышит тревогу на военной тропе.
— Непостижимо! Если я когда-нибудь слышал звук рожка, то уж точно — сегодня ночью; но ведь это наш единственный рожок, и его никто не трогал! И это не раковина — звук раковины вовсе не похож на звук рожка; да вот и сама раковина, висит на шее у Гершома, где она и была всю ночь!
— До раковины никто не касался — за это я поручусь, — возразил Гершом, трогая раковину, чтобы убедиться, что она на месте.
— Уму непостижимо! Я слышал рожок, если когда-нибудь мои уши вообще слышали этот звук!
