— Отлично, не буду тебе мешать, — Доменико вышел из комнаты, оставив меня наедине с костюмом.

 — Эх, цирк на Фонтанке отдыхает… Увидел бы меня в таком виде тимлид — сразу отправил бы в клинику Скворцова—Степанова.

Переодевшись, я спустился в столовую, где уже собрались хозяева. Эдуардо сидел молча, глядя себе в тарелку с пастой и в стакан с разбавленным вином (то, что мелкий пацан пьет, для меня не было новостью, Италия ведь!), а синьора Кассини осыпала меня вопросами различного характера, на которые я, по возможности, давал пространные ответы, чтобы не спалиться.

 — Алессандро сегодня утром впервые спел соло, — сообщил ей Доменико.

 — Ой, ну надо же, какой молодец! Сразу видно, хороший мальчик, рассудительный. Не то, что бывший солист (прости, Господи!). Пил как извозчик, скандалил и по девкам бегал. А еще «виртуоз»!

 — Мама, прошу! Не оскорбляй память Алессандро Прести! — взмолился певец. — Он не был в этом виноват.

 — Ну и я не такой уж и положительный, — попытался хоть как-то оправдаться я, вспомнив свои студенческие годы.

Нет, я не болтался по барам и ночным клубам с многочисленными друзьями и девчонками. Я запирался у себя в комнате с бутылкой и читал вслух стихи Маяковского.

День близился к вечеру, стемнело почти мгновенно. Я и Доменико сидели в гостиной перед камином, служившим единственным источником света и тепла, и я с грустью вспомнил свою последнюю белую ночь в родном городе.

 — Сегодня ночью будет отчетливо видно созвездие малой Медведицы, — заметил Доменико.

 — Давно хотел спросить тебя, — здесь я отмечу, что по инициативе Доменико мы в какой-то момент перешли на «ты», — знаешь ведь Джованни Кассини, великого астронома? Он случайно не приходился тебе родственником?

Доменико лишь рассмеялся:

 — Нет, среди моих родственников нет астрономов. Только музыканты. Мой дед, Доменико Кассини, был органистом, отец, Алессандро Кассини — капельмейстером, я, как видишь, солист.

Мы просто разговаривали, и в этом разговоре не было ничего необычного. Кроме того, что сам факт нашего разговора был необычен. Я впервые в жизни имел дело с человеком, который хлебнул из того же кубка, что и я. С одной стороны, я не знал, как вести себя в присутствии певца из прошлого, но в то же время, я был счастлив встретить наконец-то того, кто меня понимает.

Камин догорал, становилось совсем темно. Мы разошлись по комнатам, чтобы утром хватило сил на пение.

Посреди ночи меня разбудил стук в дверь. Ворча, как старый дед, я поплёлся открывать. На пороге никого не было, но на полу лежал какой-то сверток, перевязанный шелковой лентой. Похоже, что все правила безопасности, к которым меня с детства приучали, улетучились из моей головы. Я поднял сверток и, развернув его, обнаружил там… дохлую крысу.

 — Надо же, кому-то, похоже, есть до меня дело, раз посреди ночи не поленились красиво упаковать и прислать, пусть и жуткую мерзость. Но кому это могло прийти в голову? Не Доменико ведь, он человек серьёзный. И уж точно не синьоре Кассини.

Но вот от юного Эдуардо Кассини, который терпеть не мог «виртуозов», я мог ожидать всё что угодно. Я бы не удивился, если этот маленький разбойник и прислал мне столь «щедрый» подарок.

Что ж, синьор Фосфоринелли, ваши приключения только начинаются, — подумал я и уснул.

====== Глава 3. Ночь музыки ======

А утром будет видно. Освоишься… спи…

М.А. Булгаков, «Записки юного врача»

Проснулся я ещё затемно, от того, что кто-то тормошил меня за плечи. Очень долго я не мог понять, где нахожусь, но протерев глаза, я увидел резную деревянную спинку кровати, а подняв голову — как всегда невозмутимое лицо «виртуоза» Доменико. Поздравляю, Санёк, ты все ещё в Риме, в восемнадцатом веке.

 — Уже три утра, — с некоторым возмущением сообщил синьор Кассини. — Ты собираешься распеваться перед мессой?

Я глянул на свои наручные часы — и правда, без двадцати три часа ночи.

 — Что, распеваться надо обязательно ночью? — сонно промямлил я и замотался с головой в шерстяное одеяло. В помещении было не на шутку холодно, на стенах проступил иней.

 — Ах, так! — не церемонясь, резким движением Доменико сорвал с меня одеяло и в недоумении уставился на моё правое плечо; хорошо ещё, что было достаточно темно, чтобы заметить также маленьких зелёных зомби из игры Zombie RT на чёрных шортах.

 — Ты сидел?.. — с ужасом спросил певец, разглядывая замысловатую татуировку от локтя до ключицы, изображавшую переплетенные друг с другом кактус-граф, молекулу ацетона, а ещё орла и трёх обезьян.

 — Почему? — с таким же нескрываемым удивлением спросил я.

 — Я такие видел только у бывших заключённых. Ещё у моряков. Может, ты моряк?

 — Единственное, что связывает меня с моряками, так это страсть к разным сокровищам.

 — К сокровищам, говоришь? — заинтересовался Доменико. — Что ты коллекционируешь?

 — Ну, например, смарт… в смысле, блестящие металлические пластинки, которые… в общем-то, они бесполезны. Ещё у меня есть около десятка металлических книг с миллионом страниц, с картинками, внутри устроенных… как нечто среднее между часами и клавесином.

 — Ясно всё с тобой. А я коллекционирую часы и разные украшения.

 — Тоже хорошее дело, — пробормотал я. — Хорошо, что существуют необобщённые коллекции, в которых можно хранить что угодно… — меня вырубало, я уронил голову на подушку и захрапел.

 — Что ты бормочешь? Мы будем петь, или нет? — Доменико решил вернуться к тому, с чего начал.

 — Будем, будем, — пробурчал я себе под нос. — Сейчас только оденусь, а то уже нос стал сизым, как у одного деятеля — Джузеппе.

 — Это Джузеппе Аццури, наш органист, — засмеялся Доменико. — Ты же его не знаешь.

 — Нет, я имел в виду другого Джузеппе. Который выпил граппы и ему показалось, что с ним полено разговаривает.

 — Да, точно — наш органист! Он частенько разговаривает с инструментом, причём разговоры у них на уровне Платона с Аристотелем.

 — Неудивительно, давние друзья ведь. Я ещё знал парочку ребят, у которых лучшим другом был обыкновенный пень. Они считали его великим строителем.

 — Что у вас за страна, что за время! — Доменико закатил глаза. — То убегающие носы, то поленья говорящие, то пень-строитель! С ума можно сойти!

 — Не сходи, это всего лишь сказки, — усмехнулся я.

Мы спустились вниз, в гостиную, в которой, в правом дальнем углу стоял старенький клавесин. Доменико сел за инструмент, а мне велел встать лицом к нему и спиной к стене.

 — Какие упражнения знает синьор Фосфоринелли?

 — В общем-то разные. Я учил их по книжкам.

 — Можешь спеть мне что-либо из них?

 — Попробую вспомнить.

Я начал петь третье упражнение из «Листка Порпоры», который мне еще девять лет назад на Новый год подарил Дед Мороз, и который я уже затер до дыр. Примерно с девятого класса по третий курс я оставался после занятий в школе, а затем в университете, и пел только упражнения из этого листка. За что один раз, где-то на первом курсе, мне здорово досталось от декана.

Я заперся в пустой аудитории и начал петь. Это было не сравнимо ни с чем! Поток прекрасной музыки вырвался из глубины моего сердца и разлился по аудитории. Я растаял в нежности и грусти чудесной музыки и рисовал голосом невидимые линии в пространстве.

Там были и плавные логарифмические линии, и стремительно уходящие ввысь экспоненциальные, и изогнутые тангенсовые линии, и синусоидальные колебания, и… петь хотелось вечно.

Когда я, наконец, доводил вокальную параболу до вершины, до точки глобального экстремума, в этот момент случилось непредвиденное: дверь открылась, и в ней появился… декан факультета теоретической информатики, собственной персоной. Ужасно разгневанный, он прогремел: «У вас что — урок хорового пения?!»

Я так и сел на пол. Бормоча про себя, что я так больше не буду, с поникшей головой поковылял по лестнице.