Конечно, господин, я все сделаю, — ответила Асука, падая на колени у очага и начиная разжигать его. Я посмотрел на ее мучения с огнивом, покачал головой и вышел.

Пока она возилась с чаем, я налил офуро водой, разжег печку под ней (опять огниво, но я знал, как с ним обращаться). Вытряхнул в печку старые опилки из фурако (ящик с подогретыми кедровыми опилками, в которые японцы закапывались после разогрева в горячей бочке с водой, и там потели. Вот и все мытье, мыла-то не было). Наполнил ящик свежими опилками, добавил ароматических травок, пожалел об отсутствии конопли, и пошел в дом.

Асука наливала чай в пиалу. Ее миска с рисом была пуста, другая с недоеденным мной тоже.

— Черт, — подумал я, — так девчонка никогда не похудеет.

— Все готово, господин, — сказала она, с поклоном протягивая мне чашку.

— Спасибо, Асука-тян, — я тоже поклонился ей. — А чай ты можешь выпить со мной?

Девочка тяжело вздохнула, поклонилась и налила себе пиалу.

— Ты отлично заварила чай. И вкус, и аромат, словно, э-э… лепестки сакуры на поверхности озера в свете восходящей Луны, — закончил я слегка громоздкий комплимент.

Асука с подозрением посмотрела на меня:

— Господину не понравилось, как я приготовила рис?

— С чего ты это взяла? — удивился я, спросив вовсе не в ключе японской вежливости.

— Господин не доел и не рыгнул ни разу, — грустно ответила девочка.

— Ну не доел. Ты плакать начала, мне не до риса стало. А рыгать? Зачем рыгать? Некрасиво как-то.

— А если вы не рыгнете, то как я пойму, что вам понравилось? — в свою очередь, удивилась Асука.

— Знаешь, я могу и словами сказать, — ответил я. — Вот чай просто замечательный. И вкус был тонок, и аромат был сладок, и белое платье пело в луче, — улыбнулся я.

— Сегодня господин очень странный. Он очень много говорит со мной, хочет непонятного, говорит непонятное. Это, наверное, из-за нападения акулы, — вдруг девочка отшатнулась и закрыла рот рукой.

— Что? — я поднял бровь.

— Вдруг дух акулы вселился в господина? — испуганно предположила Асука, забыв даже кланяться.

— Я сам вселюсь в кого угодно, — засмеялся я и, чтобы отвлечь ее от опасной темы, спросил: — Хочешь посмотреть жемчуг, который я нашел сегодня?

Асука поклонилась.

— Господин никогда еще не показывал мне жемчуг.

— Всегда что-то происходит впервые, — ответил я, вставая и протягивая руку к мешку. Девочка тут же вскочила и тоже потянулась к мешку. Мы оба замерли на мгновение. Потом я сел, а Асука подняла мешок и подала мне.

Я достал из мешка тыкву и высыпал жемчужины на ладонь.

Не дыша Асука разглядывала их.

— Нравятся? — спросил я.

— Я не видела ничего прекраснее, — выдохнула девочка.

— Да ладно, любой живой цветок прекраснее, а уж о твоих глазах и говорить нечего, — засмеялся я.

Я взял самую крупную, розовую жемчужину.

— Хочешь, я подарю эту тебе?

Асука в ужасе, спиной вперед, на коленях отползла в угол комнаты. Она прижалась лицом к полу.

— Господин хочет погубить нас? — воскликнула она. — Нас обоих казнят! Весь жемчуг принадлежит сёгуну! Это страшное преступление!

«Ну да, конечно, — вспомнил я, — каждую неделю за жемчугом приходит посыльный от сёгуна. И я сдаю весь улов. Под опись. Я же на окладе».

— Не пугайся, я пошутил, — сказал я, высыпая жемчуг назад в тыкву. — Давай еще чайку.

Когда весь чай был выпит и посуда отнесена на кухню, я поднялся.

— Пошли, буду тебя наказывать, — Асука побледнела, покорно встала и замерла в поклоне.

— Пошли, чего стоишь? — сказал я, выходя на веранду.

— Проверь, вода хорошо нагрелась? — показал я на бочку.

— Господин приготовил офуро! — воскликнула девочка. — Зачем? Я бы все сделала сама!

— Воду проверь, — повторил я.

Асука сунула в бочку руку по локоть, поболтала в воде и сказала:

— Да, готова, господин может мыться.

— Полезай, — приказал я.

Асука замерла. Поклонилась и сказала:

— Я всегда моюсь дома. И я всегда последняя, как младшая.

— Ну, да, — усмехнулся я, — последняя, когда слой чешуи уже плавает в бочке.

Девчонка кивнула:

— Иногда плавает.

— Так. Ты наказана, не забывай. Полезай. Сегодня будешь единственной. Я после тебя в бочку не полезу.

Асука в замешательстве теребила пояс кимоно.

— Снимай кимоно и полезай в бочку. Быстро! Это приказ.

Девочка вздохнула и развязала пояс.

Она нисколько не смутилась и не взволновалась. Она просто разделась, как разделась, если бы была одна или при матери. Еще раз вздохнула и полезла в бочку.

«O tempora! O mores! — подумал я. — Ей абсолютно пофиг, что я на нее смотрю».

— Нудистка, блин, — проворчал я и пошел на кухню за кадушкой. По дороге назад я набрал горячей еще золы из очага, потом плеснул воды из бочки и бросил валявшееся рядом кимоно.

Асука высунулась из офуро:

— Господин, что вы хотите делать с моей одеждой?

— Стирать, — лаконично ответил я.

Девчонка ушла с головой под воду, потом вынырнула и с криком: «Нет!» полезла из бочки.

— Сидеть! — прикрикнул на нее я. — Ты наказана! Это такое наказание, ты должна терпеть.

Асука плюхнулась назад. Я подошел к ней:

— Черт, как же ей голову помыть без шампуня? — подумал я. Потом усмехнулся: — Ты брызгаться умеешь?

— Что? — не поняла она.

— Ничего, я пошутил. Давай еще разок макнись с головой.

Я наклонился к ней, понюхал волосы.

— Сидишь в бочке, пока я не приду. Слышишь? — строго сказал я. — Сидишь и не дергаешься. Не то накажу еще хуже, — пригрозил я и пошел за полотенцем.

Вернувшись, я взялся за кимоно. Зола какую-никакую пену дала.

Асука притихла в бочке и только смотрела на меня каким-то странным взглядом.

— Прополощу в море, — решил я, закончив стирать кимоно.

— Все, можешь вылезать, — сказал я Асуке.

Я завернул ее в полотенце и вытер.

— Куда! — крикнул я, когда она, сняв полотенце, кинулась было к кадушке с кимоно. — Вон в фурако полезай.

Девочка остановилась и покорно полезла в ящик с опилками. Я сел рядом и начал массировать ее голову в надежде отмыть ей волосы хоть таким странным образом.

Асука лежала молча и смотрела в переплетенье брусьев, поддерживавших крышу веранды. Потом глаза ее закрылись, и я понял, что она спит. Я тихонько встал и пошел искать, во что бы ее одеть. Нашел свою куртку от кимоно.

Ну, пусть будет «my boyfriend's», подумал я. — Все мои девушки любили ходить в моих рубашках.

Когда я вернулся, Асука все еще спала. Я сел рядом. Я смотрел на нее и видел и ее, и Ленку, и куклу, и еще одну девушку и даже поручика-кавалергарда.

же далеко мне пришлось забраться, чтобы добраться до тебя», — подумал я.

— Хорошо, — сказал я себе. — Ломаю судьбу, — и провел рукой по щеке девочки.

Асука открыла глаза.

— Мне приснился удивительный сон, — сказала она и улыбнулась. Мне ничего не осталось делать, кроме как улыбнуться в ответ. Даже, невзирая на черные зубы, на ее губах играла улыбка влюбленной женщины.

— Это был не сон, — я снова коснулся ее щеки.

Асука села и испуганно оглядела веранду.

— Ой, — сказала она.

— Полезай в бочку, — улыбнулся я

Девочка стремглав выскочила из ящика и забралась в офуро.

— Вода не остыла? — спросил я.

— Нет, — выдохнула она.

— Голову запрокинь, — попросил я.

Асука послушно откинула голову и закрыла глаза. Я принялся тщательно полоскать ее волосы, отмывая от опилок. Рыбой от нее больше не пахло.

— Все. Можешь вылезать.

Девочка села в бочке и посмотрела на меня.

— Господин что-то сделал со мной, — сказала она, покраснев. — Когда господин стирал мое кимоно, мне было ужасно стыдно, что он делает такую неподобающую вещь, и одновременно необыкновенно сладко от этого. Я думала, что сердце у меня сейчас выскочит из груди.

— Вылезай, — я снова ей улыбнулся.

— Если господину не нравится охагуро, я сегодня же ототру зубы песком.