В архетипе ребенка сознательное Эго пока еще не полностью отделено от бессознательного "я", и повсюду видны признаки его пребывания в уроборосе, изначальном божестве. Поэтому Юнг говорит о "гермафродитизме ребенка" и о "ребенке как о начале и конце". "Неуязвимость ребенка" выражает не только местонахождение непобедимого бога, то есть уроборос, но и непобедимую природу нового развития, которое в качестве света и сознания представляет собой ребенок. Все эти элементы относятся к вечности Божественного Ребенка.

     Однако с его "оставлением" мы начинаем следить за исторической судьбой ребенка. Здесь подчеркиваются его обособленность, отличность и уникальность, а также начало того рокового противодействия Первым Родителям, которое определяет биографическое развитие ребенка и в то же самое время — духовный прогресс человечества.

     В тот период, когда сознание начинает переходить в самосознание, то есть отличать и осознавать себя как отдельное индивидуальное Эго, материнский уроборос затмевает его, подобно темному и трагическому року. Теперь картина уробороса для Эго, в абсолютную противоположность первоначальному состоянию довольства, начинает искажаться чувствами конечности и смертности, бессилия и изоляции. Тогда как для слабого Эго-сознания состояние бодрствования вначале было просто изматывающим, а сон — блаженством, так что оно могло с восторгом сдаться уроборическому кровосмешению и вернуться в Великий Круг, то теперь, когда становятся более настойчивыми требования его собственного независимого существования, это возвращение становится все более и более трудным и свершается со все возрастающим отвращением. Для утреннего света зари зарождающегося сознания материнский уроборос становится темнотой и ночью. Ощущение неумолимости бега времени и проблема смерти становятся господствующим чувством в жизни. Бахофен описывает тех, кто рожден от матери, и кто осознает, что происходит лишь от матери и земли, как "печальных по своей природе", ибо увядание и неизбежность смерти являются одной стороной уробороса, в то время как вторая означает рождение и жизнь. Колесо мира, гудящий ткацкий станок времени, Богини Судьбы, колесо рождения и смерти — все эти символы выражают ту печаль, которая правит жизнью юного Эго.

     В этой, третьей, фазе зародыш Эго уже достиг определенной степени самостоятельности. Эмбриональная и инфантильная стадии закончились, но, хотя подросток уже не противостоит уроборосу просто как дитя, он все еще не сбросил его сюзеренитет.

     Развитие Эго идет рука об руку с ростом выразительности пластики окружающих Эго объектов. Материнский уроборос, бесформенный в смысле формы человеческой фигуры, теперь сменяет образ Великой Матери.

     Уроборический характер Великой Матери виден повсюду, где она является объектом поклонения в образе гермафродита, как например, бородатая богиня на Кипре и в Карфагене. ^[8]

     Женщина

с бородой или с фаллосом выдает свой уроборический характер отсутствием разграничения мужского и женского. И только позднее этот гибрид заменят определенные в половом отношении фигуры, а сейчас его смешанный, двойственный характер представляет самую раннюю стадию, откуда затем начнется разделение противоположностей.

     Так, находящееся на ранней стадии развития сознание, постоянно ощущая свою связь и зависимость от породившей его матки, постепенно становится независимой системой; сознание становится самосознанием, а. размышляющее, осознающее себя Эго проявляется как Центр сознания. Что-то типа сознания существует даже до появления Эго ,так как мы можем наблюдать сознательные действия у ребенка появления Эго-сознания.   Но стадия зародыша заканчивается тогда, когда Эго начинает воспринимать себя как нечто отдельное и отличное от бессознательного, и только тогда может сформироваться сознательная система, действующая совершенно независимо. Эта ранняя стадия взаимоотношений сознательного-бессознательного отражена в мифологии Матери Богини и ее связи с сыном-любовником. Такие персонажи, как Аттис, Адонис, Таммуз и Осирис Ближне-Восточных культур ^[9]

не просто рождены матерью; напротив, этот аспект полностью заслоняется тем, что они являются любовниками своей матери:  их любят, убивают и хоронят, мать оплакивает их, а затем возрождает через себя. Фигура сына-любовника сменяет стадию зародыша и ребенка. Отделяя себя от бессознательного и вновь подтверждая свое мужское отличие, он чуть ли не становится участником материнского бессознательного; он является как ее сыном, так и любовником. Но пока он еще недостаточно силен, чтобы противостоять ей, он уступает ей, умирая, и прекращает свое существование.  Мать-возлюбленная превращается в страшную Богиню Смерти. Она все еще играет с ним в кошки-мышки и затмевает даже его возрождение. Там, где его связывают с плодородием земли и растительностью, как бога, который умирает, чтобы возродиться снова, владычество Матери-Земли настолько же очевидно, насколько сомнительна его собственная независимость. Мужская основа пока еще не является отцовской тенденцией, уравновешивающей материнско-женскую основу; она все еще юна и является всего лишь началом независимого движения от места своего рождения и младенческой зависимости.

     Суть подобных взаимоотношений обобщена Бахофеном:

      Мать предшествует сыну. Женское — первично, в то время как мужская созидательность появляется лишь впоследствии в качестве вторичного явления. Вначале появляется женщина, а мужчина "рождается". Первичной исходной величиной является земля, основная материнская субстанция. Все видимые создания исходят из ее лона, и только впоследствии происходит разделение полов, только потом действительно появляется на свет мужская форма. Таким образом, мужское и женское не возникают одновременно; это — явления разного порядка... Женщина первична, мужчина — лишь то, что выходит из нее. Он является частью видимого, но постоянно меняющегося сотворенного мира; он существует только в тленной форме. Женщина живет как вечное, самодостаточное, неизменное; мужчина же, развиваясь, подвергается постоянному разложению. Таким образом, в сфере физического мужской принцип занимает второе место, подчиняясь женскому. В этом состоит прообраз и оправдание гинекократии; в этом — корень той вековечной концепции бессмертной матери, которая соединяется со смертным отцом. Она остается вечно неизменной, в то время как от мужчины до бесконечности множатся поколения. Всегда неизменная Великая Мать соединяется с каждым новым мужчиной.

      Видимое создание, потомок Матери Земли, подчиняет себя идее Прародителя. /\ тонне, образ ежегодно увядающего и возрождающегося мира природы, становится "Папас", единственным родителем того, чем он является сам. То же самое и с Птутосом. Как сын Деметры, Плутос является видимым, сотворенным миром, который постоянно обновляется. Но как муж Пении, он является отцом и родителем мира. Он одновременно является богатством, рожденным из лона земли, и дарителем этого богатства; объектом и активной потенцией, создателем и созданием, причиной и следствием. Но первое земное проявление земной силы принимает форму сына. Существование сына свидетельствует об отце; о существовании и сущности мужской силы свидетельствует только сын. На этом основана подчиненность мужского принципа материнскому. Мужчина появляется как создание, а не как создатель; как следствие, а не как причина. В отношении матери верно обратное. Она существует прежде творения, возникает как причина, как первичная дарительница жизни, а не как следствие. Нет необходимости выводить ее из творения, она существует по своему собственному праву. Короче говоря, женщина в первую очередь — мать, а мужчина — сын.

      Таким образом, мужчина появляется из женщины посредством чудесной метаморфозы природы, которая повторяется в рождении каждого ребенка мужского пола. Через сына мать трансформируется в отца. Однако козел является только атрибутом Афродиты, он подчиняется ей и предназначен для ее пользования. (Дочери-сыновья Энтории в поэме Эратосфена Эригона, цитируемой Плутархом, имеют такое же значение.) Когда из женского лона рождается мужчина, сама мать удивляется новому явлению. Ибо она узнает в образе своего сына подлинное отражение той оплодотворяющей силы, которой она обязана своим материнством. Ее взгляд с восхищением останавливается на членах его тела. Мужчина становится ее игрушкой, козел — се верховым животным, фаллос - ее постоянным спутником. Аттиса оставляет в тени мать Кибела, Вирбия затмевает Диана, Фаэтона - Афродита. Повсюду преимущество имеет материнский, женский, природный принцип; он заключает в свои объятия, как Деметра — cista, мужской принцип, который является вторичными существует только в тленной форме как постоянно изменчивый вторичный феномен. ^[11]