— Похоже, ты очень сблизился с простолюдинами, — недовольно изрек граф. — Так расскажи мне, что ты знаешь о Лесном Рыцаре.

— Все, что я знаю, милорд, — так это то, что Лесной Рыцарь утащит вашу душу в ад в тот самый момент, как вы схватите его.

Уайтхоук отпрянул.

— Твои действия — искажение понятий о чести!

— А! — воскликнул Николас. — Так в этом и есть доказательство общности нашей крови. Чести нет ни у отца, ни у сына.

— Хватит! — закричал Уайтхоук, покраснев. — У меня свой кодекс чести — тебе его не понять! И клянусь тебе, Хоуксмур скоро станет моим! Эта земля была частью приданого Бланш, а теперь принадлежит мне!

— Только попробуйте посягнуть на мою землю, милорд, — сдержанно произнес Николас, — и увидите, какую верность питает сын к отцу.

— Я уже знаю твою верность. Моя ты плоть и кровь или нет, но я дал тебе имя и воспитал как рыцаря. Я позволил тебе получить наследство матери. Но теперь ты не получишь ничего!

За спиной руки Николаса невольно сжались в кулаки. Порыв разорвать наконец путы и сейчас же, сию минуту, ударить Уайтхоука был настолько силен, что Николаса бросило в пот.

— Хоуксмур принадлежит мне по праву — так же, как он принадлежал моей матери. Троньте его, и у меня появится повод убить вас.

— Пусть король решит, что делать с тобой. Он может рассудить все наши споры. — Тяжело дыша, Уайтхоук покачал головой. — Я должен был убить тебя еще младенцем, ее отродье. Тогда ты не вырос бы предателем.

Николас с трудом сохранял самообладание. Щеки его пылали.

— Джулиан клянется, что у моей матери не было любовника. И мне было уже почти семь лет, когда вы убили Бланш якобы за измену. На каком же основании вы настаиваете, что не вы — мой отец?

Уайтхоук мрачно посмотрел на него и принялся ходить взад-вперед по комнате.

— Женщины по натуре лживы. Это известно издавна. Даже замужней женщине нельзя полностью доверять в том, что она познала лишь своего мужа. До того, как ты родился, я целых два месяца отсутствовал — был в походе с королем Генрихом. И в мое отсутствие твоя мать подружилась — она называла это так — с молодым бароном. Я обвинил ее в измене, но она отпиралась. И я поверил.

Николас ждал с тяжело бьющимся сердцем. Он сам задал вопрос, но не мог слышать о ненависти и злобе между своими родителями. Ему едва не стало плохо.

— Бланш оказалась в положении, — продолжал граф. — Она сказала, что обнаружила это во время моего отсутствия. Когда ты родился, я сосчитал месяцы. И решил, что это не мой ребенок, хотя повитуха и клялась, что ты родился намного раньше срока. — Уайтхоук пожал плечами. — Во всяком случае, у меня был повод усомниться в верности твоей матери.

Николас вспомнил рассказы о том, как мал и слаб он был в младенчестве и как все пророчили ему короткую жизнь на этом свете. Отвернувшись, он вслушивался в шумное дыхание графа.

— Несколько раз я видел ее с этим человеком, — продолжал граф. — Они беседовали, иногда пели. Но я все равно подозревал обман. Эта дружба тянулась годы. Она не прекратилась даже тогда, когда он женился на другой. Я не мог больше выносить оскорбления. — Он встал так, чтобы смотреть Николасу в лицо. — Я вызвал его на поединок, сразил его, а ее запер.

Барон слушал отца в каком-то странном забытьи, желая, чтобы он остановился, и в то же время стремясь услышать всю правду — такую, какой она виделась Уайтхоуку.

— Я заточил ее в ее любимую комнату. Я лишь хотел, чтобы она призналась. Я мог отослать ее в монастырь. Если бы она попросила, я бы простил ее. Но она молчала и возвращала почти всю пищу, которую ей приносили. Ела все меньше и меньше. Через несколько недель она попросила, чтобы пришел священник. Ее упрямство взбесило меня. Я приказал не посылать ей больше пищи, никого к ней не пускать — до тех пор, пока она не попросит о прощении.

— Она попросила? — едва слышно произнес Николас, опустив голову, чтобы отец не видел его лица.

— Я зашел в комнату через неделю. — Уайтхоук помолчал. — Она была мертва.

Николас почувствовал себя совсем измученным. Ему захотелось закрыть глаза и забыться долгим сном. Его отец заморил голодом его мать, а он — дитя этого проклятого Богом союза.

Он был уверен в том, что он — сын Уайтхоука. Чувствовал это каждой своей клеточкой. Честь всегда была для него главной ценностью. А пролитая кровь со временем дает себя знать.

Эмилин маленькими глотками цедила горячий напиток, чувствуя, как согревается пустой желудок. Двумя руками сжимая деревянный кубок, она оглядела комнату. Через минуту она вернется к работе, а сейчас ей хотелось насладиться своей изобретательностью. Она разожгла огонь в маленьком камине с помощью факела, оставленного Уайтхоуком. Нашла, чем наполнить до боли пустой желудок. И пусть еще не открыла дверь, но упорно этого добивалась.

Результаты трудового дня были налицо: в комнате царил хаос. Эмилин вывернула на пол содержимое двух комодов и нескольких небольших сундуков, надеясь найти какой-нибудь инструмент, которым можно открыть дверь.

Вещи Бланш хранились в этой комнате, которая считалась ее личной. Одежда всех видов, шерстяные и шелковые платья, рубашки, чулки, накидки заняли весь пол. Рядом лежали шкатулки из слоновой кости; туфли, серебряные пояса и пряжки, золотые брошки и янтарные четки; три книги — псалтырь, указатель трав и указатель животных, все прекрасно оформленные; несколько свечей и кожаный портфель, в котором лежали перья и рожок с давно пересохшими чернилами.

В одном из сундуков Эмилин нашла несколько раскрашенных глиняных горшочков, запечатанных воском. Каждый оказался тщательно подписан. Внутри оказались травы, все еще сохранившие свой живой аромат: ромашка, мята и розмарин; укроп, лепестки розы и листья куманики; корень бузины от легочных болезней, ивовая кора и таволга от боли, боярышник и бузина — сильные яды. Еще раньше Эмилин удалось собрать снег в медную миску. Вполне достаточно, чтобы хватило для питья. Вскипятив, добавила мяты и розовых лепестков, зная, что ромашка лишь усилит жажду. И осталась очень довольна своей находчивостью.

Горячий настой оказался необыкновенно приятен. Отхлебывая, девушка смотрела в огонь. Вышивальный станок леди Бланш уже сгорел. За ним последовали ножки деревянной табуретки, которую удалось сломать.

В тепле, с горячим чаем в руках Эмилин почувствовала себя спокойнее, и мысли ее заметно прояснились. До сих пор ее плен проходил явно в лучших условиях, чем того хотелось бы Уайтхоуку. Не хотелось думать о том, что случится, когда вся эта небогатая роскошь подойдет к концу. К этому времени она выберется, твердо решила Эмилин.

Но замок все еще не поддавался. Ножницы, подсвечник, свинцовая пряжка не помогли.

Копание в вещах, раскиданных по комнате, служило замечательным лекарством от избытка времени. Перебирая их и постоянно извиняясь перед леди Бланш за неуемное любопытство, Эмилин просмотрела книги и подивилась украшениям и другим изящным вещицам. Она знала, что огонь в ее ками не виден снаружи: из трубы идет дым, — и ожидала какой-нибудь реакции. Но шагов на лестнице слышно не было.

Сквозь узкую бойницу было видно, как слуги расчищают во дворе снег, как снуют солдаты. Высоко над наполненным жизнью замком девушка ощущала себя в странной изоляции.

Поставив кубок, Эмилин подошла к деревянному сундуку, стоявшему около кровати, чтобы сложить туда вещи и попутно еще раз просмотреть их, чтобы не пропустить чего-нибудь полезного.

Едва девушка подняла большую и тяжелую крышку, та выскользнула у нее из рук и упала, стукнувшись о стену, прикрытую гобеленом. Странно — ткань, оказалось, висела свободно.

Пораженная, Эмилин заглянула за край гобелена. То, что казалось стеной, на самом деле было тоннелем, холодным и сырым. Она схватила со стола свечу и вошла в темноту.

Сырой холод, неприятный запах и темнота за подняли все вокруг. Неровные каменные стены покрыты замерзшей влагой. Дрожа, Эмилин медленно шла вперед и вскоре поняла, что поворачивает влево.