— Спасибо. Ну, я пошла.

— До свидания.

— Счастливой игры!

Прошла мимо «кабака» — стола с тремя лавками и тентом из парашюта, огороженного бревенчатым настилом и веревками. Там толпился народ — что-то ели, пили, пели под гитару — попеременно тонким девичьим голосом и (это уже когда я удалялась вверх по тропинке) парным мужским.

Тропинка была из мерзких — три раза спотыкалась с непривычки о корни и поваленные деревья, чуть не покатилась по склону… Через двадцать минут, выбившись из сил и обматерив здешних лесников, не следящих за тропами, я вышла к лагерю «киевлян», где меня попытались сначала остановить, потом взять в плен, потом провести «игровое изнасилование».

Пытавшиеся получили достаточно вежливое первое предупреждение и удалились.

Я двинулась дальше, все медленнее и медленнее, обостряя свои развитые чувства, мерно вдыхая и выдыхая, постепенно растворяясь в окружающем лесу.

Если верить словам девчонки, вольеры с псами и их охранниками находятся совсем рядом с игровыми лагерями, или километра от «Киева» нет. Тут, случись грызня и что-нибудь еще, услышат.

Значит, «лесники» занимают ближний дом, как часовые — в предупредительных целях. А основные силы располагаются дальше, действительно в «глухом месте: ори — не услышат!».

Миновала пустой двухэтажный дом, который начал разваливаться еще во времена моего первого поцелуя. Нашла тропинку и не слишком наезженную автомобильную колею. Пошла по ней.

Несколько раз сбивалась с нее — теряла. Потом, определяя по хрусту под ногами, что это уже не тропа, снова находила.

Через час облака рассеялись и стало светлее.

Это плохо — я-то в темноте вижу, как кошка, а нормальные люди — нет.

Кажется, тропинка стала расширяться. Да, действительно.

Тут же появилась наезженная колея. И широкий пустырь в лесной чаще.

Справа — обшарпанное приземистое здание без окон, с одной дверью. Слева — груда каких-то арматурин, укрытая брезентом. Впереди — сараюшка, полуспрятанный среди крон. В крохотном окне горит свет. Где-то неподалеку журчит родник.

Никогда бы не добралась в эдакую глушь по собственной воле!

Смирив взволнованное дыхание, стук сердца и слабую предательскую дрожь в коленях, я тихо двинулась вперед, огибая пустырь по границе с растительностью.

Я подкралась вплотную к этому окошку и встала сбоку. Обнаружила щель и с радостным мысленным воплем приникла к ней.

В избушке шел тихий взволнованный разговор.

— Как бы не пролететь нам с этим пидарасом из парка, — вещал средних лет мужчина в слегка мешковатом костюме. — Он, чуть что, за свои обрезанные муды хватается. Ему врежь один раз — расколется.

— А что Племяш? — спросил другой, помоложе, стриженый.

— Что Племяш?! Думает убирать… с поста. На хер он такой нужен?

— Дядьку не спросит? — подал голос третий, точная копия второго.

— Чего его спрашивать? Такой же, только закалки побольше. Из-за ума держится. На псах этих чокнулся, а нам тут сиди, сторожи!

— Он до настоящего дела не дойдет, — качнул маленькой головой четвертый, весь какой-то вертлявый ублюдок, — хилый больно. Вот Племяш за всех и отдувайся.

— Не скажи. Кобелями мается, здесь тоже голова нужна, — возразил первый, — да только скоро ни его собачки, ни он сам, нам нужны не будут.

— Лишь бы Гость не прикопался, — с неожиданным энтузиазмом кивнул вертлявый, — там в гору пойдем.

— Что-то Мертвяк тормозит, — вдруг проронил один из молодых. — Пойду псов проверю.

Дверь маленькой лачуги начала раскрываться, я судорожно соображала, где бы укрыться, когда сзади взревел стремительно приближающийся мотор, в спину ударили два снопа света от фар, взвизгнули тормоза, и стали последовательно хлопать дверцы.

Я метнулась вбок, не оглядываясь — только бы скрыться в чаще, а там — уйду!!

— Стой, кто?! — заорали на меня.

— Бери ее! Она слышала!

— Твою мать! Быстрее!

Ну, Божественное Провидение, помоги! Я споткнулась о корень и рухнула лицом вниз.

Вскочила, дернулась — но двое парней уже обхватили с боков, третий ударил в живот. Я согнулась, хватая ртом воздух, пахнущие потом ладони прижали мои губы к деснам, меня потащили к дому, негромко нервно переговариваясь.

— Косого привезли?

— Привезли, на заднем валяется.

— Готовый?

— Готовенький. Обоссался со страху.

— Давай ее сюда!

Меня втащили в домик и уложили на расшатанную скрипящую кровать.

Черт, я даже не пыталась вырваться, потому что парни знали, КАК надо держать.

С равнодушными лицами меня обыскали, вынимая все, что я приготовила для специальных случаев — и кастет, и иглу с сонным ядом, и по-настоящему действенный газовый баллончик, и пакетик с ядовитыми капсулами, и леску-удавку, и три двенадцатигранника. Не нашли только те три капсулы, что я предусмотрительно рассовала по тайным кармашкам в одежде.

— Да это Ведьма! — увидев гадальные кости, сказал старший из троих приехавших, расписной удалец лет двадцати восьми, с золотыми зубами, весь дорогой, напряженный и очень опасный. — Мне ее Дядя описал.

— Алексей Никитич? — переспросил маленький ублюдок. — Он что, сам не приедет?

— Нет, занят, — ответил удалец, который скорее всего и был тем самым Племянником.

— Что с ней делать? — спросил старший из собачьих охранников.

Мужчина поглядел на меня с задумчивым, пренебрежительным равнодушием.

— Я же предупреждал, Таня, — произнес он вкрадчиво, и я только теперь узнала его голос, — не лезь в наше корыто. Здесь воняет. А теперь ты не только нанюхаешься. — Он обернулся к старшему. — В вольер, вместе с Косым.

Идите выгрузите. Чтоб к утру и следов не осталось.

До меня медленно доходил смысл сказанного, пока хлопали дверцы машины и стихал звук мотора.

Все это время парни стояли не двигаясь. Затем мужчина обернулся ко мне, ухмыльнулся нехорошей улыбкой и кивнул своим молодчикам.

— Ну что, ребята, начали, — бесстрастно проронил старший.

Первый из парней методично и бесстрастно содрал с меня одежду, порвал трусики, раздвинул ноги, которые держал второй, тут же вошел в меня — я вздрогнула от боли, стиснула зубы — и столь же методично продолжал.

Я лежала замерев, пытаясь расслабиться, сдержать растущую ненависть и протест, еле удерживая ноги от того, чтобы дернуться и резко распрямиться прямо ему между ног.

Стараясь не обращать внимания на боль, я, не сопротивляясь, искала выход. И не находила его.

Вольер. Бешеные голодные псы. Я и какой-то Косой.

Лишь прошептала «не надо…», когда меня поворачивали спиной специально для маленького ублюдка, но относилось это не к его потугам…

Они даже отпустили меня, похлопав по ягодице — «за послушание», и не стали завязывать рот липкой лентой, как таращившемуся на нас связанному Косому — грузному мужчине лет сорока с глазами, полными ужаса.

Мне дали набросить на себя мою куртку и надеть штаны.

Я прижала руки к животу, который горел изнутри, словно ободранная напильником рана, и послушно поплелась за ними.

У самого стола не выдержала, упала. Меня пнули, с руганью велели подняться. Помогли, обхватили, резко дернули вверх;

Поднимаясь, я ухватилась за кромку стола, качнулась и нащупала иглу, небрежно брошенную в сторонке от изъятых у меня вещей. Пьяным движением ухватила ее и поплелась дальше, прижимая к низу живота.

В холодной ночной темноте спрятала иглу, проколов, словно булавкой, штанину.

Нас подвели к бетонному приземистому зданию с железной дверью.

Мужчина что-то мычал, пытался сказать.

Парни не отвечали.

Старший открыл дверь. Косого швырнули вперед, его тело с глухим стуком ударилось о земляной пол.

— Не надо!.. — слабо взмолилась я, хватая их за одежду.

Они молча отворачивались, не очень решительно подталкивая вперед.

— Чего ж ты хочешь, дура? — сказал старший. — Не надо было лезть. Я могу только стукнуть тебя сам, а потом бросить ТУДА. Хочешь?

Я отрицательно мотнула головой, мучительно простонала: