— Неплохо, — согласился довольный кельт. — Нет ничего лучше, чем хорошая песня, если надо забыть свою злость. У видессиан есть неплохие песенки. Та, с которой я начал, напомнила мне одну нашу, кельтскую. Конокрадство — для нас игра, она тешит мужскую гордость, и мы любим петь про это. Вернее, любили, — добавил он печально. Это был один из тех редких случаев, когда галл позволял Марку увидеть свое тщательно скрываемое одиночество.

Взволнованный, трибун сжал плечо кельта.

— Мы все здесь твои друзья, ты знаешь, — сказал он. Это было правдой — не нашлось бы ни одного римлянина, который не любил бы их бывшего врага.

Виридовикс тоже это знал.

— Ну да, — сказал он, дергая себя за длинный ус. — И я рад этому. Но иногда этого недостаточно. — Он произнес что-то на родном языке, затем покачал головой. — Даже мне самому кельтская речь начинает казаться странной.

На следующий день начались бунты против Намдалена, и зачинщиками их, как и опасался Марк, оказались монахи. Это был день, священный для Фоса. Процессии верующих потянулись по улицам, распевая гимны, неся факелы, позолоченные сферы и деревянные диски. Трибун узнал об этом позже. Одна из таких процессий двигалась по главной торговой улице Видессоса, которую называли Серединной. По пути ей встретился один из маленьких храмов, где намдалени справляли праздник согласно своим обычаям. Увидев группу островитян, входящих в еретический собор, разъяренные монахи возглавили толпу.

— Выкорчевать ересь! — кричали они.

На этот раз ни у кого не нашлось мягкой шутки, чтобы остановить дикую толпу. Факелы Фоса подожгли храм Фоса, верующий убивал верующего, полагая, что этим он прославляет себя. И когда намдалени из дымящегося храма храбро бросились на дикарей, кровь видессиан окрасила булыжную мостовую Серединной улицы. Толпа, смелая от своей многочисленности, озверела, увидев, что несколько человек погибли. «Месть!» — завопили фанатики, забывая о том, что первые пролили кровь, и бросились по городу, разыскивая намдалени, чтобы утолить свою ярость.

Как это обычно бывает, бунт скоро забыл о своей причине. Поджоги, грабежи и насилия были слишком редким «развлечением», чтобы оставить их только для намдалени. Очень скоро бурлящая толпа перестала щадить и своих соотечественников. Тем не менее люди Княжества оставались главной мишенью для фанатиков.

Отдаленный рев озлобленной толпы и черные столбы дыма, поднимающиеся в небо, принесли новость о бунте и римляне Скаурус мог только благодарить город за то, что он не взорвался до полудня — самого святого времени Фоса. Римляне, которые вставали рано, уже закончили свои утренние тренировки и возвратились в казармы до начала бунта. Им пришлось бы несладко, окажись они в лабиринтах улиц, которые были так хорошо знакомы бунтовщикам.

Сначала Скаурус решил, что это небольшая вспышка, вроде той, что возникла после того, как они столь неудачно преследовали Авшара. Тогда несколько видессианских батальонов легко подавили мятеж. Трибун увидел солдат, хватающих колотушки и тупые колья и бегущих в сторону районов, откуда доносился шум. Через два часа они вернулись в полном беспорядке, неся убитых и раненых. На их покрытых копотью лицах было написано изумление.

Кварталы за дворцовым комплексом были уже в руках фанатичной толпы. Появление слабого и плохо вооруженного отряда только распалило бунтовщиков. Воющая стая, возбужденная легкой победой, стала еще наглее. Марк поднялся на крышу, чтобы посмотреть, что делается в городе. К своей тревоге, он обнаружил маленькие группы плохо вооруженных людей, которые пробирались через императорский квартал и сады, окружавшие его, в поисках добычи. С большого расстояния, но очень отчетливо донесся боевой клич толпы: «Выкопаем кости намдалени!» Это было выражение видессианских грабителей: когда они бывали чем-то недовольны, они желали своим врагам разоренной могилы. Если римляне еще не знали, где находится эпицентр взрыва, то после этого дикого крика все стало ясно. Скаурус приказал одной из манипул приготовиться к бою и встать цепью вокруг казармы. Он не знал, подействовала ли угроза острых легионерских копий или же видессиане просто ничего не имели против римлян, но никто из мятежников не решился проверить их на прочность.

Закат был сумрачен — казалось, это очень соответствовало образу теперешнего Фоса. Кровавый шар солнца медленно катился вниз, исчезая в клубах дыма. Пламя драконьими языками лизало темное ночное небо. На своем островке спокойствия римляне ожидали приближения ночи, держа оружие наготове. Марк не думал, что его солдат направят против мятежников — в прошлом их никогда не использовали для этой цели — но он не был уверен и в том, что его легионеры так уж неприкосновенны для бунтовщиков. Трибун провел на ногах почти всю ночь. Было далеко за полночь, когда он решил, что нападения на римскую казарму не предвидится. Он улегся на кровать и забылся на несколько часов беспокойным сном.

Один из солдат разбудил Марка задолго до восхода.

— Что случилось? — спросил все еще полусонный трибун. Затем он внезапно очнулся и вскочил. — Нас атакуют!

— Нет, командир. Вокруг почти спокойно. Нефон Комнос говорит, что ему нужно встретиться с тобой. Центурион считает, что это очень важно, поэтому я тебя и разбудил. Если хочешь, я отошлю его назад.

— Кто дежурит? Глабрио?

— Да.

Марк решил довериться спокойному молодому центуриону и его оценке событий.

— Я поговорю с Комносом, но, если можешь, задержи его на пару минут, чтобы я мог собраться с мыслями.

— Сделаю, как надо, командир, — обещал легионер и поспешил назад.

Скаурус плеснул водой себе в лицо, привел в порядок растрепавшиеся во сне волосы и пригладил мятую одежду. Он мог, собственно, и не делать этого. Когда караульный привел Нефона Комноса в казарму, одного беглого взгляда было достаточно, чтобы увидеть, что видессианский офицер был на последней грани изнеможения. Куда делась его обычная твердая походка? Он шатался, как пьяный, и, похоже, удерживал глаза открытыми только сильным напряжением воли. С шумным вздохом он рухнул на стул, который предложил ему римлянин.