Гиртеада тоже приложилась к нему. Калхас смотрел, как она осторожно, аккуратно пьет, как две прозрачные капли сбегают по ее подбородку, как колышутся в такт шагам лошади все те же — все те же! — тяжкие и легкие одновременно волны черных кудрей. Он вспоминал запах молока, смешанного с корицей, и воздушную невесомость узких рук. Потом ему стало безумно жаль ее. Калхас отвернулся и поднес к глазам ладонь. И все дни, пока они ехали сквозь дурман цветущих маков, пастух был скован печалью.

Но вот стало суше, на месте лиловых лепестков маки скрутили упругие зеленые коробочки. Потом и они стали усыхать, стебли степных растений понуро склонились к земле. Сквозь зелень проступила серая краска — и далеко на западе Калхас увидел силуэты Киликийских гор.

Тарс встретил караван с тем равнодушным любопытством, что сопровождает купцов в полуторговых городах. Бежали мальчишки, торговцы, приехавшие из Эктабан, на ходу спрашивали о местных ценах, иногда кто-нибудь из жителей интересовался, что они привезли. Тарс был все таким же — лениво-шумным, наполненным многоязыким людом. Его неизменность убаюкивала, когда же караван проехал мимо бывшего дома стратега, Калхас всем своим телом потянулся туда.

Он тронул Гиртеаду за плечо.

— Пусть дальше едут одни!

Даже не прощаясь, они свернули в первый же переулок и долго плутали среди узких улочек, пробираясь к выходу из города. Найдя поблизости от западных ворот постоялый двор, Калхас заплатил деньги за комнату. В ожидании, пока им принесут горячее молоко, потребованное мужем, и приборы для омывания, Гиртеада по своему обычаю с ногами забралась на ложе. Она поджала пятки под себя и бессмысленно уставилась в стену — точно так же, как несколько месяцев назад в Габиене.

Калхас некоторое время раскладывал по комнате вещи. Затем сел перед женой: так, чтобы их лица находились друг напротив друга. Гиртеада было отвернулась, но пересилила себя и посмотрела мужу в глаза. В первый раз за весь долгий путь — прямо в глаза.

— Знаю, — пытаясь улыбнуться, прошептала она… — Ты — мужчина, я твоя жена. Мне нужно тебя ласкать, а не сидеть, как мертвая… Сейчас?

— Глупая, — Калхас прижал голову жены к своему плечу. Он не знал, как сказать. — Ласки не надо. Потом. Мне нужно, чтобы ты ожила.

Некоторое время они сидели без движения. Наконец, она повела головой и отодвинулась от мужа.

— Стараюсь ожить. Но почему-то очень тяжело. Ты и сам ходишь… пасмурный.

— Вовсе нет! — Калхас решительно поднялся. — Хватит траура! Сейчас мы пойдем гулять по городу. Я хочу, чтобы мы выпили вина, наелись фруктов — до отвала! — Он похлопал себя по животу и широко улыбнулся: — Сегодня не думаем ни о чем!

— Как хочешь, — вздохнула она. — Тогда давай сходим к Софии?

Калхас сел.

— Куда?

— К Софии. — Гиртеада помялась. — Прошло больше года, все изменилось; они должны были забыть злость.

— Может, они и забыли, — проворчал пастух. — Но не я.

— Я хочу увидеть девушек. Все-таки у тебя были друзья… этот год. А у меня подруг не было. Я о них часто вспоминала… Мне будет приятно.

— Приятно? Тогда конечно, — согласился Калхас.

Несмотря на протесты жены, он прицепил к поясу меч.

— Я без него не чувствую уже себя мужчиной!

Длинный забор и массивные ворота. Интересно, купила ли София новых молосских псов?

Перед визитом сюда Калхас затащил Гиртеаду в таверну, где они пили вино прошлогоднего урожая и ели хрустящие ломтики сушеных яблок. Пастух развеселился, говорил всякие глупости, влюбленно глядя на Гиртеаду. Но когда он увидел забор вокруг сада Софии, хорошее настроение пропало само собой.

— Стучи, — скривившись предложил он Гиртеаде.

Та несколько раз хлопнула ладошкой по воротам.

— Да не так!

Калхас трижды громыхнул кулаком, а потом добавил еще носком персидского сапога. Его действия вызвали торопливые шаги на той стороне забора.

Створки скрипнули, прошипели по песку, и перед ними возник Сопатр, раскрывший от удивления рот.

Калхас, протянув руку, дотронулся до его носа.

— О! Вижу, что память о нашей встрече ты сохранил!

Слуга оскалил зубы. На его лице ясно читались ненависть и желание побыстрее захлопнуть ворота. Но было еще что-то, пересилившее ненависть. К удивлению Калхаса, он отошел от створок.

— Неожиданно. Хозяйка очень удивится. Хорошо, что вы приехали.

— Хорошо? — поднял брови Калхас. — Что же, если приглашают, войдем, Гиртеада.

Сад был разрежен; пастух увидел, что стало меньше и яблонь, и винограда. Он выглядел неприятно пусто, как рот, в котором мало зубов.

София выбежала к ним из трапезной, утирая с губ гранатовый соус. Следом за ней появились девушки. Там было много новеньких. В то же время Калхас не увидел многих знакомых лиц.

— А где Мегисто? — спросил он вместо приветствия.

София гордо подняла голову:

— Она вышла замуж! Ее взял с собой полководец самого Антигона!

Калхас и Гиртеада переглянулись.

— Мы и не думали, что она была в лагере Фригийца. — Пастух покачал головой. — Вот как бывает…

— Бывает! — София подошла к его жене. — Здравствуй. У тебя усталый вид. Тебе было тяжело?

Гиртеада, чуть склонив к плечу голову, посмотрела на нее.

— Было и тяжело. Мы только сегодня вернулись в Тарс.

— Это очень, очень хорошо, — сложила руки перед грудью воспитательница. — Пойдемте ужинать. Я прикажу, и слуги принесут еще еды.

— Мы сыты. Благодарю, — торопливо сказал Калхас и вопросительно обернулся к жене: — Или мы остаемся?

София не дала Гиртеаде ответить.

— Вы должны остаться. Особенно она. Произошло событие, после которого ей лучше остаться.

— Какое событие? — встревожился Калхас.

— Ее родители разбогатели и хотят, чтобы дочь вернулась в их дом.

Пальцы Калхаса сами собой сжались в кулаки.

— Она моя жена. Перед богами и людьми.

— Кто был ее посаженным отцом? — усмехнулась София. — Не Эвмен ли?

Пастух взглянул на жену.

— Ты молчишь?

Озноб пробежал по его спине. А если ей захочется остаться? Если и действительно ей лучше остаться? Как ни тяжело ему было последние месяцы, он не мог оказаться в одиночестве. Это равносильно смерти. Неужели ему суждено потерять даже ее? Едва сдерживаясь, чтобы не закричать, он опять обратился к жене: