– Докладывали.

Руки князя зажили отдельной от тела жизнью. Неторопливо сняли запонки с манжет сорочки, отложили их в сторону. Сцепились друг с другом пальцы, хрустнули суставы. Если он сейчас начнёт закатывать рукава, нужно будет менять весь план.

– Через минуту к вам зайдёт Максимилиан Нарышкин. Вы его вызвали чтобы обсудить назревающую войну с Литвой. А он как раз получил сведения от аналитиков, что по Москве будет нанесён удар царской магии.

– То, что вы об этом рассказываете, не добавляет доверия.

Рукава остались на месте. Сильные кисти легли на кипу документов и замерли. Отлично, значит мы не сваливаемся в ту вероятность, которой я так хотел избежать.

– Я и не имел такой цели. Я хотел сказать про Нарышкина. Вы ведь ему верите, если такое определение уместно в отношении правителя и подданного.

– Сейчас вы скажете, что он предатель?

Пальцы снова дрогнули.

– Он вам верен, как никто. Даже у вашего старшего сына нет такой преданности – он, скорее, оперирует категориями стратегической выгоды. Как, впрочем, и все остальные ваши дети. А Нарышкин именно предан, искренне предан. Даже странно.

– Что же тут странного? – сверкнул глазами князь.

– Ну, просто… Когда вы хотели убить меня, помните, после провала вашего плана с мостом через Амур?… Да-да, взрыв самолёта, чтобы один не по чину наглый боярин не сделался вдруг пермским князем. Я ведь после того случая воспринимал вас и Нарышкина как личных врагов. А у таковых – это психология – сложно признавать качества, которые уважаешь. Честь, верность… Я именно поэтому сказал, что странно. Так вот. Максимилиан Антонович – друг и соратник, которому вы доверяете. И он может стать мостиком к нашему обоюдному доверию.

– Каким, интересно, образом?

– Позвольте мне прикоснуться к нему. Я сниму всю защиту – вы можете приготовиться сжечь меня на месте.

– Зачем?

– Затем, что просьба прикоснуться к вам точно закончится кучкой пепла на ковре. Хотя это было бы предпочтительнее: я могу показать, что происходит и к чему всё идёт. Но подойдёт и вариант с посредником. Потом Максимилиан Антонович скажет, что мне можно верить, и мы с вами поговорим уже более предметно. Годится?

В серых глазах князя зажглись искорки искреннего веселья. Но лицо не улыбалось, продолжая хранить то выражение, которое должна иметь всякая носовая фигура на парусном судне – безмятежное и чуточку угрожающее.

– Только тот факт, что ваши речи, господин Антошин, обладают определенной притягательностью безумия, всё ещё хранит вам жизнь. Ничего более нелепого я в жизни не слышал, а ведь мне есть что вспомнить.

– Я надеялся именно на такую реакцию.

Не удержавшись, я начал обратный отсчёт на пальцах. Князь подобрался, я чувствовал, как от него тянет силой, готовой вырваться и поглотить меня. Пять, четыре, три, два, один. Когда пальцы правой руки оказались собраны в кулак, раздался стук, и в кабинет вошёл Нарышкин. Начал было что-то говорить, но, увидев меня, замолчал и вопросительно глянул на Бестужева.

– Гость у нас, Максим, – бросил князь, не отрывая от меня взгляда. – Незваный.

– Хуже татарина, и не говорите, Александр Викторович! Здравствуйте, Максимилиан Антонович! Как поживаете?

– Антошин?

Ну вот, снова здорово! Сговорились они, что ли?

– Решайте, светлый князь. Или мы разговариваем и учимся друг другу доверять, или я пошёл.

Ещё один блеф и самая тонкая часть моего плана. Я ведь не мог уйти так же запросто, как пришёл. Некую страховку я подготовил, но не хотелось бы её использовать. Но москвичи ничего не знали о моих возможностях. С точки зрения князя, например, если я мог появиться в защищённом кабинете в центре Кремля, то способен с лёгкостью и исчезнуть. Впрочем, вероятность проявлении агрессии была невелика…

– Максим, – принял решение Бестужев. – Антошин сейчас коснётся тебя. Если он попробует что-то выкинуть…

– Пусть попробует, – без угрозы и рисовки усмехнулся негоциант и правая рука владыки московского. – Молод ещё.

Я медленно – к чему провоцировать хищников? – поднялся со стула, пересёк кабинет и остановился напротив человека, не без участия которого всё и началось. Наклонил голову набок, рассматривая его – он совсем не изменился. Высокий, чуточку полноватый господин лет пятидесяти. Всё та же борода с проблесками седины, те же массивные очки в роговой оправе, делающие его похожим на номенклатурщика из восьмидесятых.

– Вы можете испытать дезориентацию, – предупредил я его. – Может даже потеряете равновесие и упадёте. Не волнуйтесь, если такое случится, я вас подхвачу. Главное, не считайте это атакой, хорошо?

Говорил я достаточно громко, чтобы мои слова были слышны и Бестужеву. Нарышкин лишь состроил ироничную ухмылочку, но так и не соизволил спросить, что же я собираюсь сделать. Его вера в князя была… достойной восхищения.

Потом я притронулся к его лицу рукой, и он вздрогнул. Миг спустя пошатнулся, как старое дерево, у комля которого визжала пила, и упал бы, кабы я, выполняя обещание, не подхватил его.

Князь даже не шевельнулся. Смотрел на меня, не мигая, и ждал. Облегчения или ещё какой-то эмоции на его лице не появилось, когда Нарышкин открыл глаза и высвободился от моей поддержки.

– Выслушай парня, Саша, – слегка охрипшим голосом произнёс он. Осмотрелся по сторонам, приметил стул и уселся на него с видимым облегчением. Меньше чем за минуту он состарился лет на десять. Но это должно было пройти через какое-то время. Так оно и бывает, когда поглощаешь без привычки огромные пакеты информации.

– Что он показал? – Бестужев был либо лучшим игроком в покер из всех, кого я знал, либо же имел знакомство с магией такого рода. Он, похоже, понял, что именно я сделал. Паписты же обладали усечённой версией “слияния”. Так, например, отец Доминик учил меня латыни.

– Будущее. Выслушай его.

Князь кивнул, указал мне на стул и принялся застегивать запонки. Вероятность, в которой он убивает меня, стремительно истончилась и исчезла.

Мой рассказ занял не более десяти минут. У меня было достаточно времени, чтобы подготовиться и заучить сжатый, но очень эмоциональный пресс-релиз. Бестужев слушал внимательно, вопросов не задавал и каких-либо эмоций не проявлял. Сидел себе, крутил запонку на манжете и молчал. Казалось даже, что мой рассказ, в котором княжеству Московскому осталось от силы пару лет, нисколько его не трогает.

– Если выхода нет и Ватикан так хорошо всё спланировал, зачем ты пришёл ко мне?

И куда девалось отстранённо-аристократическое “вы”? Проняло князюшку, хотя он и не подаёт вида. Да кого угодно проняло бы, так что я не в обиде.

– Потому что не настолько хорошо католики всё спланировали, и выход есть.

– Говори.

А вот тут стоит его немного на место поставить. Во имя будущего сотрудничества и общего блага. А то ещё решит с перепугу, что он ведёт в этом танце.

– Или оба на ты, или на вы. Пожалуйста.

Завис он, пожалуй, секунд на десять. То есть, выражение лица не изменилось, но в глазах появилось что-то, что я назвал бы оторопью. У него в голове не могло уложиться, что ему дерзят. Показывают, что между ним и каким-то тридцатилетним мальчишкой, пусть бы и пророком, можно поставить знак равенства.

Но он не стал бы тем, кем уже являлся, если бы не умел держать удар. И мой, прямо скажем, не такой уж и сильный был. Просто неожиданный. Булыжник изобразил улыбку. Несколько непривычную, а оттого слегка пугающую.

– Можешь обращаться ко мне на ты…

– Разумеется, никакого панибратства, Александр Викторович, ты же мне в отцы годишься, – закончил я за него. – А выход вот какой. Надо создать империю. Причём, быстро. Примерно за год.

Нарышкин к этому времени пришёл в себя, бледность уже покинула его лицо, и он подсел к нам поближе.

– Какую империю? – спросил он с иронией.

– Обычную империю. Огромную. Сильную. Страшную. С которой никто не захочет связываться, потому что дразнить динозавра – не тоже самое, что дёргать за усы пару десятков львов. Чем сейчас и занимается Ватикан.