— …Я не знаю этого Баррана, — монотонно твердит Пропп. — Я не был в подземелье Я был за городом. Вы мне осточертели.

— Где за городом? — не отстает Мелутис.

— В Нормандии, в отеле. Я лопал устриц, гусиную печенку, индейку! Сколько можно повторять?

— С кем ты был? С девицей?

С закрытыми глазами легионер поднимает левую руку и растопыривает на ней два пальца, показывая «С двумя».

— С блондинкой и брюнеткой. Ни на секунду не сомкнул глаз.

Голова его клонится к столу, но Мелутис снова поднимает ее за волосы.

В другой руке старший инспектор держит пустую полотняную кобуру от револьвера Баррана. Он злобно сует ее легионеру под нос.

— Узнаешь это?

Легионер, с трудом разлепляя веки, смотрит на кобуру.

— А вы дадите мне поспать, если я узнаю?

— Говори!

— Это кобура от револьвера, шериф. Спокойной ночи.

И голова легионера в третий раз опускается на стол. Все присутствующие, не двигаясь, глядят на него. Мелутис вздыхает, идет к окну, смотрит на рассыпанные в ночи огни.

— Разбудите его, — командует он.

Проппа тотчас возвращают в сидячее положение и ослепляют сильной настольной лампой. Кислым тоном Мелутис возобновляет допрос:

— Кто стрелял в охранника? Он или ты?

— Не знаю этого типа.

— Кто знал комбинацию сейфа? Он или ты? Пропп трет глаза и берет из пепельницы зажженную сигарету одного из полицейских, Горика. Реакция Горика вмиг пресечена жестом Мелутиса, наблюдавшего за сценой по отражению в стекле.

— Послушай, фараон, — говорит после затяжки Пропп. — Это меня не касается, но этот Барран — он же медик, парень образованный.

Мелутис оборачивается, глядя на него, как ни странно, совсем не злыми глазами. Он слушает.

— Если это он обстряпал дельце, — продолжает Пропп, — то он бы его как следует подготовил. Тебе такое вряд ли было бы по зубам.

— Он его и подготовил.

По знаку старшего инспектора, который руководит своими людьми с выработанной годами властностью, один из полицейских, Муратти, приносит черный чемодан Баррана и раскрывает его перед Мелутисом. Тот вынимает оттуда фотоаппаратуру Изабеллы и объявляет:

— Вот это приехало к нам по транспортеру.

— А денежки? — вкрадчиво спрашивает Пропп.

— Их он, конечно, оставил при себе.

— Двести кусков — штука объемная.

— Значит, у него был сообщник, которому он их передал!

Легионер скрещивает руки на груди и откидывается на спинку стула, снова готовый уснуть.

— Если в качестве сообщника вы нашли только меня, то вам самое время пошевелиться, — саркастически замечает он.

Молчание Полицейские не шелохнутся. И вдруг Пропп сам выпрямляется на стуле и переходит в наступление, окончательно проснувшись:

— Ты видел послужной список этого Баррана? Он великолепный стрелок! Это признано официально!

— Ну так что? — настораживается Мелутис.

— И такой стрелок будет всаживать в охранника четыре пули сорок пятого калибра? Да брось, одной и то было бы уже много!

— А ты, оказывается, кое-что знаешь! — присвистнув, говорит Мелутис.

Легионер, вдруг обернувшись на стуле, указывает на одного из присутствующих инспекторов — Горика.

— Я это прочел в газете, спроси у него!

В ответ на вопросительный взгляд Мелутиса Горик досадливо морщится, но утвердительно кивает. По-прежнему держа в руке кобуру Баррана, старший инспектор круто поворачивается, идет в свой кабинет и захлопывает за собой дверь.

В большой комнате с тяжелой обивкой на стенах и со старинной мебелью, на стуле, приставленном спинкой к створкам двери, чтобы не дать мадемуазель Аустерлиц возможность сбежать, сидит Барран. Перед ним — журнальный столик, уставленный кушаньями, которые девушка покорно приносит ему из буфетной: холодный цыпленок, ветчина, салат.

Барран ест и пьет, заканчивая свой рассказ.

— …Я выходил со стороны гаража. И там, посреди подъема, меня едва не раздавила машина!..

— Машина той самой Изабеллы, та же, что была в Марселе? — спрашивает девушка.

— Я не заметил. Но не думаю. В Марселе была взятая напрокат… Горчицы.

У стоящей перед ним в скромном платье, платье девушки из богатого квартала, белокурой, кроткой, захваченной рассказом мадемуазель Аустерлиц во взгляде появляется удивление.

— Вы же говорили, машина была белая.

— Я не о цвете машины, — вдруг раздражается Барран. — Я говорю. «Горчицы». Принесите мне горчицы?

Девушка устремляется в буфетную, на ходу дважды с опаской оглядываясь на Баррана. Оставшись один, медик повышает голос, чтобы она его услышала:

— Вы не верите ни одному моему слову?

Молчание. Потом из буфетной доносится голос девушки. Но это не ответ на его вопрос:

— Этот американец, которого арестовали, — он был с вами в подземелье?

После короткой заминки Барран отвечает:

— Нет. Я был один.

Девушка возвращается с горчицей. Но посреди комнаты останавливается, недоуменно нахмурившись.

— Но тогда кто же взял деньги?

— Тот, кто знал комбинацию сейфа. В пятницу вечером, когда я дал себя там запереть, сейф был уже пуст.

Он встает и идет за горчицей, которую мадемуазель Аустерлиц ему так и не донесла. На секунду останавливается перед ней — она с тревогой смотрит на него снизу вверх и изо всех сил старается понять.

— …Меня засадили туда, — продолжает Барран, — чтобы создать видимость самого натурального ограбления, но истина куда проще… Достаточно было взять и уйти…

Говоря это, он берет баночку с горчицей из рук девушки и возвращается к столу.

— Но это невозможно! — восклицает девушка. — Когда же?

— В момент ухода, как только опустели коридоры.

На свою беду появился охранник…

Девушка, похоже, до конца не убеждена. Она даже вдруг оживляется, повышает голос:

— Но убит-то он все-таки из вашего револьвера!

Медик поднимает голову девушка затронула его самое больное место. Он сухо отвечает:

— Его тоже достаточно было взять.

Другая комната квартиры мадемуазель Аустерлиц, чуть позже. Это гостиная с роскошной, но старомодной мебелью и коврами. Стоящие по углам комнаты штатив с курительными трубками, шахматный столик, клюшки для гольфа а сумке, фотография в рамке свидетельствуют, что тут живет и мужчина.

Сидя на диване перед увеличительным зеркалом с подсветкой, Барран бреется электробритвой. Похожая то ли на монашку, то ли на сестру Армии спасения, девушка медленно расхаживает по комнате, искоса поглядывая на медика.

— Обычно вы живете с отцом? — спрашивает Барран.

— Да. Он уже два месяца лечится в Швейцарии.

— Что с ним?

— Инфаркт.

— Который вы год учитесь?

— Третий… В общем, третий год на первом курсе.

— А имя у вас есть?

— Доминика. Но все зовут меня Ватерлоо.

— Почему? — поднимает на девушку глаза Барран.

— Потому что моя фамилия Аустерлиц[7].

— А-а, — понимающе кивает Барран. Поверх увеличивающего зеркала, которое деформирует его собственное лицо, он рассматривает девушку. Судя по ее виду, она оттаяла. У нее на лице свежая, чарующая улыбка.

— Это из-за экзаменов… Я, наверное, глупая… И потом, я всегда паникую…

Улыбка сходит с ее лица.

Барран выключает электробритву и протягивает к девушке руку.

— Подите сюда, Ватерлоо.

С боязливым выражением лица, обрамленного длинными белокурыми прядями, она подходит и, держа руки вдоль бедер, останавливается перед ним. Он усаживает ее и мягко спрашивает:

— Вы поможете мне?

Ватерлоо молчит Барран начинает объяснять:

— Имя Изабелла Моро, ее работа в СИНТЕКО, адрес, который она мне дала… Все было липой! Она предусмотрела все, чтобы я не смог напасть на ее след. Кроме одного! Она проходила медосмотр! У нее была форменная одежда компании и медицинская карточка, как у всех служащих!.. И у меня есть свидетель: Вы!

Ватерлоо медленно качает головой. В ее глазах вновь появляется страх: