Мускулистое, безупречно развитое тело йога молниеносно распрямилось и, как отпущенная пружина, подскочило над землёй.

В два прыжка Норбу оказался между палаткой и одержимым, обежал его кругом и дунул прямо в неживое лицо, крикнув при этом:

— Хри!

Мёртвый пошёл волнистой дрожью, как отражение на воде, и, расслоившись полосками, растаял без следа.

Норбу был поражён в самое сердце.

«Если это ролланг, — думал он, — то куда мог деваться труп? Если кармическое видение, то почему оно разрушилось от простейшего заклинания?»

Кто мог ему ответить?

Джой лежала в глубоком обмороке, а профессор Валенти даже не подозревал о беспримерном поединке между светом и тьмой, который свершился в каких-нибудь двух шагах от его изголовья.

Делая выписки из «Вишну-пураны», имевшей непосредственное отношение к цели его путешествия, он как раз остановился на пророчестве:

«Живущие в месте Калапа, исполненные великой йогической мощи, в конце калиюги восстановят…»

Что именно восстановят в конце калиюги, то есть нынешнего и самого тёмного периода в истории человечества, он так и не записал.

Душераздирающий вопль очнувшейся Джой едва не сбросил учёного с раскладушки.

Кое-как успокоив рыдающую женщину, он заставил её сделать добрый глоток бренди.

— Ты пережарилась на солнце, милочка, — с полной уверенностью объяснил Валенти, когда Джой оказалась способной хоть что-то воспринимать.

— Вот тебе и привиделась всякая чертовщина.

— Ничего мне не привиделось! — продолжала она стоять на своём. — Можешь спросить у него, — указала дрожащей рукой на отважного спасителя.

Сидя в позе лотоса, Норбу лениво перебирал коралловые чётки.

— Кармическое видение, — по-тибетски прокомментировал йог, остановившись пока на наиболее вероятной версии.

— Вот видишь, — обрадовался Валенти. — Всего-навсего кармическое видение! А я тебе что сказал? Ты нажгла головку, и тебе примерещилось… Говоришь, он растаял в воздухе, этот кадавр? Значит, его и не было вовсе.

— Но ведь и он видел! — все ещё стуча зубами, ожесточённо защищалась Джой. — И ему померещилось?

— Массовая галлюцинация, — с небрежностью авторитета отмахнулся профессор. — Такое случается на Востоке. Я читал.

— Ах, ты читал! Он читал, видите ли! А я, к твоему сведению, видела собственными глазами, — она отёрла кулачком вновь выкатившуюся злую слезу.

— С тобой сейчас трудно говорить, кошечка, — страдая, вынужден был временно отступить Томазо Валенти. — Успокойся, приди в себя, и мы продолжим нашу маленькую дискуссию, — он даже отмерил пальцами крохотный промежуток. — Уверен, что здравый смысл восторжествует.

— Дурак! — впервые назвала так мужа молодая синьора.

— Ты перепугана и поэтому не в себе! — непроизвольно повысил голос Валенти и помрачнел, замыкаясь.

— А я разве спорю? Но ведь ты даже не желаешь понять по-че-му, — яростно сдув со лба упавшую прядь, произнесла она по складам. — По-че-му именно я испугалась!

— Ну, почему, почему?

— Да потому, что я все время думала об этом несчастном! Не знаю, отчего, но мне было безумно жаль его! Он умер, как преданная собака, готовая по знаку хозяина броситься в огонь, в ад — не знаю куда! Понимаешь?

— Допустим, ну и что?

— Вот он и явился ко мне, потому что не мог успокоиться даже в могиле.

— Ты-то тут при чем?

— При том! Монах даже не взглянул на него и, взяв письмо, переступил через тело, а я пожалела и…

— Вздор! Бабские бредни! — вспылил нетерпеливый, как все подагрики, Валенти. — У тебя слишком разыгралось воображение. Советую проглотить пару таблеток эодиума. Вы куда? — спросил он по-тибетски, заметив, что Норбу встал и перебросил через плечо шкуру.

— Мне пора.

— Но ведь мы решили сделать небольшую передышку!

— Меня зовёт дорога. Тянут святые места.

— Вы, право, застали нас врасплох, преподобный, — заметался Валенти, нервно потирая руки. — Может быть, обождём хоть до утра? А то так, знаете ли, внезапно…

— У вас своя дорога, у меня — своя.

— И вы так просто готовы нас бросить? Посреди дикого поля?.. Ну что ж, выбирайте любого яка, а мешки с цзамбой…

— Я так дойду, — отрицательно покачал головой йог. — Теперь мне, чувствую, не понадобятся ни яки, ни продовольствие.

— Вы из-за этого?.. — Валенти поёжился. — Из-за кармического видения?

— Возможно, оно не было кармическим.

— Что же тогда?

— Видение санскары. Частицы света, принявшие облик. Это шимнусы — противники нирваны — омрачают наши глаза. Пусть успокоится белая леди: ничего не было.

— Как ничего? — Валенти удивлённо оттопырил нижнюю губу, что являлось знаком полнейшей растерянности.

— Так — ничего… Нет ни света, ни глаза, но лишь одна пустота. Поэтому и духа не было.

— Стоп, стоп! — запротестовал подкованный в метафизических прениях профессор. — Но ведь и пустота, так сказать, санскритская шуньята, тоже тогда не более чем личное представление? Вам придётся это признать, преподобный.

— Это так, — согласился Норбу. — Она сначала была, а потом не будет, прежде не была, а затем является. Её порождает лишь сила видения, которая и есть единственная истина. Как разлившиеся воды, обнимает она прошедшее, настоящее и будущее.

— Самадхи беспредельного видения! — как ребёнок обрадовался профессор, горя нетерпением поймать оппонента в ловушку. — Так, так, так, дражайший коллега… Однако, мой друг, на иной, уже высшей ступени сила видения тоже покажется вам призраком. Завися от посторонних субстанций, она вместе с ними является и вместе с ними исчезает, как слух, когда нет звука, как обоняние без запаха.

— Верно, — подтвердил йог, даже не заметив логического капкана. — Вожделение — обман, форма — обман, пустота — обман, и сила видения — тоже обман. Успокоение в небытии. Но в дьявольском хороводе петух, свинья и змея кусают друг другу хвосты. Миры людей, богов, животных, ад и небесные чертоги — все обращается вокруг этого центра. Вожделение, ослепление и ожесточение — вот три зла, заслоняющие нирвану. Вожделение — худшее из них. Это оно слепило из частиц света отвратительный призрак.

Йог поднял трезубец и, не прощаясь, зашагал на восток, с уклонением к югу, и лиловые соцветия кипрея легко сомкнулись за усатой кошачьей мордой, спущенной со спины.

Молчаливые и растерянные, возвратились супруги Валенти в палатку.

На раскладушке, где профессор оставил свою работу, лежал полотняный свиток.

Валенти рассеянно развернул его и не поверил своим глазам. Перед ним лежал расчерченный на четыре разноцветных сектора круг, объединивший видимые стихии. Вписанный в квадрат с тупичками по центру каждой из сторон он символизировал абстрактный космос. Однако отвлечённая диаграмма была «привязана» к реальной местности: зелёная, пронизанная венами ручьёв земля, навьюченные караваны, ползущие к облакам по невидимым серпантинам, и заснеженные горы, образующие кольцо, словно зубцы алмазной короны.

Вверху, где солнце и луна, были изображены юдам Калачакра и Третий панчен-лама. Три белых круга очертили границы небесной обители, где под высокой с загнутыми концами крышей дремотно улыбался грядущий мироправитель Майтрея. Все семь счастливых драгоценностей владыки Чакравартина располагались победным венком.

Это была знаменитая секретная мандала, скорее всего на прощание оставленная преподобным Норбу. Валенти всюду искал её, но не смог напасть даже на след сокровенного свитка.

И вот теперь он здесь, у него! Но радость обретения отравило сомнение, холодным ключом просочившееся сквозь неведомые пласты.

В центре мандалы примерещился, словно на редкостную картину наложилась другая, давно знакомая, ещё один ненаписанный круг из петуха, свиньи и змейки.

«Вожделение? — спросил себя профессор. — Вожделение и жажда познания?»

Не было ответа.

Пустые чашки весов, нарисованных звёздами, покачивались в ночном небе.

Как незаметно пролетел день!