МАРИНА. Борис?.. Это ты? (Открывает дверь.)

Появляется Рукосуев, человек одного с Калошиным возраста. Он в белом халате, в очках, в руках у него белый ящичек.

Нам повезло. Это Борис, его старый друг.

КАМАЕВ. Камаев… Преподаватель…

РУКОСУЕВ (проходит). Ну? Где наш больной? Лежит? (Чуть насмешливо.) Стало быть, дело серьезное… (Сел на постель.) Семен, ты что это, голубчик?

Калошин лежит неподвижно.

Что с тобой стряслось?

МАРИНА. Да ты не волнуйся, он больше притворяется.

РУКОСУЕВ (изображая удивление). Притворяется?.. Для чего же притворяется?

МАРИНА. Да вот. Натворил здесь делов, вот и крутится

РУКОСУЕВ. Семен… Семен!

МАРИНА. Ты что, оглох?

РУКОСУЕВ. Семен!

Марина трясет Калошина. Он стонет.

МАРИНА. Хватит придуряться!

РУКОСУЕВ (чуть посмеивается). Семен, это уже лишнее.

МАРИНА. Хватит, говорю, придуриваться. Это же Борис, ты что, не видишь?.. Оглох он, что ли?

РУКОСУЕВ. Семен… Это ты, брат, уже через край…

КАМАЕВ. Ну артист…

ВИКТОРИЯ. Поднимайтесь, хватит вам паясничать.

РУКОСУЕВ. Семен… (Берет руку Калошина, слушает пульс.) Что с тобой?

МАРИНА. Отвечай, шут гороховый!

РУКОСУЕВ (вдруг серьезно, с тревогой). Подождите!

МАРИНА. Надо же, до чего обнахалился…

РУКОСУЕВ (строго). Тихо!

Небольшая пауза.

Ему плохо.

МАРИНА. Что?

РУКОСУЕВ. Он без сознания.

КАМАЕВ. Вы серьезно?

РУКОСУЕВ. Никаких шуток. (Достает из ящичка шприц и прочее.)

МАРИНА. Как же так?

РУКОСУЕВ. Тише!

Пауза.

(Измеряет Калошину давление.) У него сердечный приступ.

МАРИНА. Ну вот… Доигрался…

Рукосуев делает Калошину укол. Все молчат. Рукосуев снова прослушивает у Калошина пульс и сердце.

ВИКТОРИЯ. Ну что?

МАРИНА. Как он?

РУКОСУЕВ. Тише… Он… Да, он умирает.

МАРИНА (громко). Умирает?

Калошин стонет.

Семен!

КАЛОШИН (вдруг). Что ты сказал?.. Борис? Это ты?.. Это ты сказал?

МАРИНА. Семен!

КАЛОШИН. Я слышал… Она сказала, что я помираю… Это правда?

РУКОСУЕВ. Спокойно, Семен. Ничего не говори.

КАЛОШИН. Нет, это правда… Я и сам чувствую, что поумираю…

МАРИНА (плаксиво). Семен, дорогой!

КАЛОШИН. Не притворяйся, Марина… Всю жизнь при-творялась, хватит.

РУКОСУЕВ. Семен! Тебе нельзя разговаривать.

КАЛОШИН. Борис, не обманывай… Мне конец… Ты сам сказал…

МАРИНА. Семен, не надо! Я не хочу…

КАЛОШИН. Врешь…

МАРИНА. Семен…

КАЛОШИН. Все шесть лет…

МАРИНА. Молчи, Семен…

КАЛОШИН. Ты ждала этого часа.

МАРИНА. Тебе нельзя разговаривать…

КАЛОШИН. Вот и радуйся.

РУКОСУЕВ. Тише, Семен, тише.

КАМАЕВ. Доктор, я полагаю, посторонним здесь делать нечего…

КАЛОШИН. Он еще здесь? (Приподнял голову.) Ты еще здесь?!

КАМАЕВ. Вы мне?

КАЛОШИН. Вон отсюда, сутенер!

РУКОСУЕВ. Спокойнее, прошу тебя!

КАЛОШИН. Вон отсюда!

МАРИНА. Семен…

КАЛОШИН. И ты, змея… вон отсюда!

РУКОСУЕВ. Тише, тише!

КАЛОШИН (Марине и Камаеву). Вон отсюда!.. Я желаю помереть среди порядочных людей!

Камаев выходит.

МАРИНА. Семен…

КАЛОШИН. Вон!

РУКОСУЕВ (выводит Марину). Выйди, выйди. Так будет лучше. (Закрывает дверь.) Семен, я запрещаю тебе разговаривать.

КАЛОШИН. Ничего… Я и так долго молчал.

РУКОСУЕВ. Тебе нельзя волноваться. Успокойся. (Прослушивает у Калошина пульс.)

Раздается стук. Виктория подходит к двери.

КАЛОШИН. Кто это?

РУКОСУЕВ. Не открывайте.

КАЛОШИН. Может, это метранпаж?

РУКОСУЕВ. Никому не открывать.

КАЛОШИН. Почему? Пусть он заходит… Метранпаж так метранпаж. Все равно. Плевать я на него хотел… Приехал тоже… Как он приехал, так порядочные люди не приезжают. Так воры приезжают и аферисты.

Стук повторяется.

Откройте… Я ему скажу кое-что… на прощанье. Пусть знает.

РУКОСУЕВ. Успокойся, Семен.

КАЛОШИН. Хоть он и метранпаж, а помирать-то и ему придется.

ВИКТОРИЯ. (у дверей). Это не метранпаж, это ваша жена.

КАЛОШИН. Ее не пускайте. Житья мне не давала, так пусть хоть даст помереть по-человечески.

Звонит телефон.

ВИКТОРИЯ (подходит, берет трубку). Да, двести десятый… Семена Николаевича?

РУКОСУЕВ. Никаких разговоров. Положите трубку.

ВИКТОРИЯ (по телефону). Он… он занят… Что передать?.. Метранпаж?.. Откуда?.. Из типографии?.. Что?.. Наборщик?.. Это точно?.. Хорошо, я передам… (Положила трубку.) Метранпаж – это из типографии.

КАЛОШИН. Из типографии?

ВИКТОРИЯ. Наборщик.

КАЛОШИН. Наборщик? (Небольшая пауза. Затем начинает смеяться, но тут же стонет.) Наборщик? (Смеется и стонет.) Мышь типографская… Тля!.. Букашка!.. А ведь как напугал… До смерти напугал…

РУКОСУЕВ. Перестань, Семен! Тебе нельзя шевелиться.

КАЛОШИН. Ну не идиот ли я?.. Слова перепугался, звука… скрипа тележного… Стыд… Позор…

РУКОСУЕВ. Помолчи, я тебя прошу.

КАЛОШИН. Да так, видно, мне и надо… Как был невежа, так невежей и помираю…

РУКОСУЕВ. Лежи спокойно… (Делает Калошину укол.) Воды!

Виктория подает стакан с водой

КАЛОШИН. Зачем?.. Помираю я, Борис, чего уж тут… Сердце… Чувствую, как оно останавливается…

РУКОСУЕВ (подает Калошину лекарство). Выпей.

КАЛОШИН. Напрасно это… Все напрасно…

РУКОСУЕВ. Пей, Семен.

КАЛОШИН. Нет, Борис. Видно, от судьбы не уйдешь…

Небольшая пауза. Стакан с водой Рукосуев поставил на тумбочку.

Давно, когда я еще баней заведовал, сказал мне как-то один грамотный человек. С вашим характером вы, говорит, далеко пойти можете, но, говорит учтите, погубит вас ваше невежество. Так оно и вышло Хотел я от судьбы уйти: следы заметал, вертелся, петли делал, с места на место перескакивал Сколько я профессий переменил? Кем я только не управлял, чем не заведовал?.. И складом, и баней, и загсом, и рестораном. И по профсоюзу, бывало, и по сапожному делу, по снабжению, и по спортивному сектору – в каких только сферах я не вращался? С кем только дела не имел? И с туристами, и с инвалидами, и со шпаной, бывало. Большим начальником, правда, никогда не был, но все же… Одно время был я даже директором кинотеатра… И везде, бывало, что-нибудь да получится. То инвентаря, бывало, не хватит, то образования… Всякое со мной случалось, но ничего, везло мне все же. Хлебнешь, бывало, а потом, глядишь, снова выплыл… Судьба только меня и остановила. Сколько ни прыгал, и досталась мне в конце концов эта самая гостиница. И метранпаж в результате… (Чуть передохнул.) Начальства я, Бога всегда боялся… Ничего я на свете не боялся, кроме начальства. Больше скажу: я так его боялся, что, когда сделался начальником, я самого себя стал бояться. Сижу, бывало1 в своем кабинете и думаю – я это или не я. Думаю – как бы мне самого себя, чего доброго, под суд не отдать… После привык, конечно, но все равно. По сути дела, так всю жизнь и прожил в нервном напряжении. Дома, бывало, еще ничего, а придешь на работу – и начинается. С одними одно да себя изображаешь, с прочими – другое, и все думаешь, как бы себя не принизить. И не превысить. Принизить нельзя превысить и того хуже… День и ночь, бывало, об этом думаешь. Откровенно, Борис, тебе скажу, сейчас вот только и дышу спокойно… Перед самой смертью…