Не представляете, как я огорчена, что наше общение было столь резко прервано и что причиной этому был мой поступок. Я потеряна и не могу принять эту внезапную перемену в моих родителях, но вынуждена подчиниться и уехать даже без того, чтобы объясниться лично.

Надеюсь, что у нас еще будет такая возможность и я останусь достойной вашего уважения и дружбы.

Не хочу говорить прощайте, а потому — до свидания,

ваша Н.Белевская”

Я невольно поморщился. Да уж… Надо будет непременно написать ответ через Бориса, бедная девочка укоряет себя, хотя виноват в этой ситуации в первую очередь барон. Да и я тоже хорош — нафига было вестись на такую явную подставу?

Я мрачно сложил записку в карман френча, застегнулся и отправился догонять Щукина и догоняться коньяком в буфете, в надежде залить испортившееся настроение.

Вагонные разговоры через общих знакомых и развитие техники свернули на развитие России — мне было любопытно послушать “а что скажет купечество?”. Причем купечество не простое, а то, на чьи деньги состоится Декабрьское восстание в Москве, настоящее такое, из старообрядческой династии.

И купечество сказало — Щукина крайне волновал введенный недавно золотой рубль, поскольку он отлично понимал, что это означает открытие ворот для иностранного бизнеса и необходимость для доморощенных монополистов конкурировать с ним, не прячась более за протекционистскую политику правительства. Гриша (мы практически мгновенно перешли “на ты” и на Гришу с Мишей, что и закрепили на первой же станции в ресторане) всячески пенял Витте за “ущемление отечественной промышленности”, за допуск иностранцев в Россию, за то, что они ставят заводы, где все мало-мальские должности занимают немцы, французы да бельгийцы с англичанами и тем самым “подавляют русского человека”. Все это сильно напоминало боярскую оппозицию Петру — никак неможно отдавать православных под начало иноземов!

— Что-то ты, Гриша, недоговариваешь. Дело ведь не в том, что иностранные инженеры да техники командуют русскими рабочими, а в том, что европейцы лучше ведут дело и дают цену ниже, — добродушно заметил я в ответ Щукину.

— Конечно, дают!.. — бурно возмутился купец. — Но за счет чего? Поинтересуйся, каковы там условия труда, как выполняются государственные установления!

— Да неужто хуже, чем у Бахрушиных, где дети мрут прямо на работе? Или вот помнишь недавнюю статью Гиляровского и Панкратова “Нечего терять”, там ведь про фабрику, где хозяевами вполне русские, — Гриша аж покраснел.

— А как прикажешь с ними конкурировать? Он берут кредиты под пять процентов годовых, а мы — под пятнадцать, приходится снижать издержки! Нет, кое-кто в Петербурге, — тут Гриша многозначительно потыкал пальцем вверх, — тоже может припасть к французским кредитам, но мы-то, истинно русские промышленники, в столь горние сферы никак не вхожи, рылом, так сказать, не вышли.

— Ну, то есть вас больше всего обижает, что не допускают к источнику дешевых кредитов, а вовсе не наличие иностранцев среди собственников новых заводов?

— Да, и это тоже. Но иностранное владение также выводит прибыль за рубежи России, а не вкладывает ее здесь.

— Ой, а то наше купечество не ездит в Париж развеяться и прогулять миллион-другой! — мы оба заулыбались, — Причем этой благословенной традиции уже лет сто, если не больше, у каждого солидного семейства есть домик-другой на Лазурном берегу, нет?

— В любом случае, мы оказываемся в проигрыше — у французов или англичан есть колонии, откуда они выкачивают золото и тем самым способствуют дешевизне кредита.

— Да ладно, колонии Германии — ничто по сравнению с французскими и тем более английскими, а кредит у них все равно дешев. Да и посмотри, каков промышленный взлет у немцев за последние несколько десятилетий! Чего не хватишься из точной механики — немцы, оптики — немцы, красители — немцы, станки — немцы… Немец говорит “Одна марка прибыли — тоже прибыль”, а нашему банкиру нужно все и сразу, да еще чтобы детям и внукам хватило, оттого и процент высокий. Кстати, и промышленникам тоже — и потому вы проигрываете по цене.

Гриша промолчал, хотя всем видом показывал, что ему есть, что сказать.

Утром после Варшавы мы выбрались из застеленных с вечера хрусткими простынями постелей, прошли российский погранконтроль в Александрове, сменили колею, прошли немецкую границу в городе Торн, то бишь Торунь и отправились по ковровым дорожкам завтракать в вагон-буфет. За стойкой позвякивали бутылки и тарелочки с закусками, на столах стояли свернутые конусами салфетки, сияющие фарфоровой белизной, лакей во фраке почти мгновенно подал одуряюще пахнущий кофе и тут Щукин решил договорить. А что, время он выбрал отлично — Россию мы покинули, можно не опасаться, до Берлина же оставалось несколько часов.

— Что я хотел сказать — да, немецкий взлет поразителен, но Германия богатела столетиями, начиная со Средних веков. И такой взлет стал возможен потому, что были установлены твердые и понятные правила и законы, свободы для их обсуждения и суды для их гарантии, что невозможно без народного представительства в рейхстаге и ответственного перед ним кабинета министров. А у нас ничего похожего нет и не предвидится, и потому первую скрипку всегда будет играть питерское “высшее общество” — все приближенные к двору, князья, министерские чиновники и так далее. Но просто в силу своего происхождения они неспособны к той предприимчивости, которую требует современная промышленность, им проще выбить из государства подряд, пользуясь своими связями. Дай нам возможность открыто влиять на власть, дай нам свободы, без которых воздействие на власть невозможно — и ты увидишь, как поднимется Россия.

— А народу? — я намазывал свежий рогалик маслом. И старательно обходил в разговоре возможные социалистические аргументы, Щукин мне еще пригодится, зачем пугать его раньше времени.

— Свободы для всех! — пафосно заявил купец.

Я сощурил глаз:

— Лукавишь, Гриша. Как показывает практика, политические права без материального обеспечения и без образования превращается в свободу помереть от голода.

— А тут уж как получится… — картинно развел руками Щукин. — Кого успеем — призреем, зато вверх выбьются самые толковые.

Я улыбнулся про себя. Да… сколько раз я слышал эти рассуждения про “невидимую руку рынка”…

— Кстати, вот у нас в САСШ нет никакого императорского двора, есть твои любимые свободы и у бизнеса, то есть деловых кругов, возможностей влиять на власть — хоть ложкой ешь. Но при этом есть и лоббизм — так называется система связей, пользуясь которыми можно “выбить из государства подряд”. А в Германии, между прочим, народное представительство получили “сверху”, благоволением императора и стараниями Бисмарка.

— И много у нас бисмарков? — саркастически поджал губы Щукин.

Пришлось согласиться.

— Уел, ничего не скажешь. С бисмарками у нас плохо. Но меня не оставляет мысль, что тебя и московское купечество в целом больше всего волнует то, что вы лишаетесь монопольного положения. И то, что сейчас в Москве разворачивается, так скажем, “культурный проект” либеральной интеллигенции, который вы оплачиваете недрогнувшей рукой — все эти театры, газеты, курсы и так далее, все это движение за земства и народное представительство — заставляет меня думать, что у нас впереди большая драка между Москвой и Питером.

— Если они добровольно не дадут конституцию — да, так и будет.

— Я склонен думать, что будет именно так. И что мы еще увидим, как старые купеческие фамилии будут поддерживать революцию — да-да, вплоть до вооружения собственных рабочих. А потом, когда революция выйдет из берегов, вы же первыми и кинетесь к власти за защитой.

— Эк ты хватил, скажешь тоже!

— А вот посмотрим.

В Берлине мы расстались — Гриша приехал, а у меня была пересадка на поезд до Цюриха, куда я и прибыл без приключений на следующий день. На вокзале меня встретил тот самый единственный служащий нашей конторы Иоганн Хаген (в миру Иван Гагин), по совместительству — сотрудник заграничной агентуры Департамента полиции.