Ночь была беспокойной: Дарья пыталась заснуть, но сон не шёл к ней; она вскочила и принялась ходить по комнате, отсчитывая шаги — так человек с больным зубом мечется из угла в угол, подсознательно надеясь, что движение принесет ему облегчение, — но тревога её не покидала. Потом Дарья вспоминала, что в соседней комнате спит Дениска, которому она, чтобы не испугать, говорила, что отец ушел на неделю, и страх разбудить его заставил её снова лечь в кровать. Она лежала, свернувшись калачиком, и пыталась припомнить слова молитвы, которой когда-то, ещё в детстве, учила её мать. Отче наш, иже еси на небеси! Дальше она почему-то не помнила и молилась уже своими словами. Господи, помоги ему, спаси его... Господи, пусть он вернется, не наказывай его, прости его... От этих слов Дарье почему-то хотелось плакать, ком подкатил к горлу, она сползла с кровати, бухнулась на колени перед маленькой иконкой Богородицы, оставшейся ещё от бабки, и снова неумело, но искренне и горячо стала молиться...

Москва, 2 июня 1998 года.

Родной особняк в Хлебниковом переулке, где размещался один из отделов ФСБ — ГРАС (Группа по Расследованию Аномальных Ситуаций), за те два дня, что Виталий не видел его, ничуть не изменился. Но капитан словно впервые увидел причудливый рисунок кованой ограды и обильную лепнину на фасаде здания, почувствовал дурманящий запах сирени, росшей во дворе. Надо же! Всего два дня прошло. Виталий открыл тугую дверь, ведущую внутрь особняка, поднялся на второй этаж и очутился возле кабинета Борисова. Деликатно постучал о косяк приоткрытой двери и даже кашлянул для приличия.

— Да ты входи, не стесняйся, — сказал майор. — Я-то ведь не в отпуске.

Ларькин предстал пред светлые очи начальства.

Борисов сидел за своим столом (как будто не вставал четыре дня подряд) и озабоченно перебирал подшивки каких-то документов.

— Товарищ майор! Капитан Ларькин в ваше распоряжение прибыл! — нарочито торжественно отчеканил Виталий.

— Ну, здравствуй, Виталий Юрьевич, заходи, садись. — И не дожидаясь, пока Виталий приземлится на стул, Борисов с ходу перешел к делу. — Значит так, Виталий, отпуск отменяется. Временно. Тут Большаков нарыл сводки по Астраханской области — чудные дела у них там творятся!

— Никак марсиане опять прилетели? — съехидничал Ларькин.

— Да нет, не марсиане. Хотя, может, и они, кто их знает. К нам сигнал уже давно поступил, да и начальство намекнуло. Неплохо было бы съездить, разузнать — что к чему да почему. Но поскольку дело ждало, я за него сильно-то не хватался. Думал — разгребемся маленько с остальным, и тогда уж...

— А что случилось-то?

— Я понимаю, отпуск — дело святое, но... И не хотел я с делом этим торопиться, да, видно, придется. Короче, излагаю суть. В Лиманском районе Астраханской области обнаружена аномальная зона, вернее, не обнаружена пока, но есть подозрения, что она существует. За последний год в одном только... (Борисов заглянул в свои бумажки) Митяеве, которое, предположительно, и является центром аномалии, пропали три человека — все, кстати, рыбаки — да ещё двое, это как минимум, — сгинули при невыясненных обстоятельствах в соседнем селе.

— А мы-то тут при чем, Юрий Николаич? Ну, тонут мужики по пьяному делу, ну, может, и не сами тонут, а при чьей-то помощи — так туда ментов побольше нагнать нужно или рыбнадзор какой-нибудь натравить. Аномалия-то тут в чем?

— Так-то оно так, да только трое из пяти пропавших в скором времени объявились, причем в абсолютно неадекватном состоянии, — и рассказывали, между прочим, о своих встречах со светящимися существами. А уфологи астраханские, как выяснилось, ещё в прошлом году в тех местах вели наблюдения, и они-то как раз гипотезу существования аномальной зоны и выдвинули.

— Инопланетяне, что ли? — несчастным голосом спросил Ларькин. — На летающих тарелочках?

— Переигрываешь, Виталик. Маску дурака оставь для астраханских рыбаков. Хотя, как знать, говорят, рыбак дурака видит издалека. Неизвестно, что там, понимаешь? Может, тарелочки, а может, и чайнички. А если это ситуация «альфа» — массовое вторжение инопланетной цивилизации? А если там на самом деле инопланетяне толпами бегают и рыбаков наших с хреном трескают — тогда что? А мы тут в отпуска уходим и вообще черт-те чем занимаемся...

Ларькин вспомнил, что недавно они договорились не распространяться вслух о служебных делах даже здесь, в особняке, которое, как и другие здания ФСБ, было нашпиговано подслушивающей аппаратурой — Контора бдительно следила в первую очередь за своими сотрудниками. А их спецгруппа была всё-таки особой, уровень секретности повышенным, поэтому некоторые служебные термины они научились произносить без голоса, одними губами, не доверяя, в свою очередь, сотрудникам отдела внутренних расследований. Сегодня майор пренебрег этим обычаем.

Виталий посмотрел сначала на Борисова, потом — вопросительно — куда-то на потолок, туда, где, по его мнению, должны были располагаться всякие жучки- паучки.

Борисов перехватил его взгляд.

— Да отключено здесь все. Генерал поддержал мой рапорт. Ренат поснимал всю аппаратуру ещё вчера. Не хватало ещё, чтобы кухня наша наружу выползала. В том числе на антенны американских спутников. Зайдёшь к Большакову, он даст тебе кое-какие интересные материалы почитать, ну и к Ренату — экипироваться, так сказать. Я уже прикинул, что нужно с собой взять, но ты ещё с ним посоветуйся. А потом ты снова зайдешь и получишь четкий приказ уже без всяких там разъяснений. Понятно?

— Все понятно, Юрий Николаич, только одно неясно — почему я?

— Ну, во-первых, приказы начальства не обсуждаются...'

— Ну, это понятно...

— Между нами, юными пионерами, говоря, этого вполне достаточно. А во-вторых, ты посмотри, к примеру, на Большакова и на себя. Если там воевать, не приведи Бог, придется — от кого больше пользы будет, как ты думаешь? К тому же Большаков компьютерщик, он к своему «Вампиру» привязан, его я дальше Дубны с заданием не могу отправить. А ты, с твоими задатками врача-вредителя, для всего живого особенно опасен. Всё, Виталик, законопроект об отмене твоего отпуска принят в третьем чтении, можешь идти.

Митяево, 24 мая 1998 года.

Утром Дарья, осунувшаяся, с красными, воспаленными глазами, пошла к Наталье. Наташка, судя по всему, тоже не спавшая эту ночь, выбежала Дарье навстречу.

— Ну, что? Ничего? Господи! Что ж делать-то... — И Наташка тихонько заревела, мгновенно обмякнув и опустившись на высокую ступеньку крыльца.

— Хватит реветь-то. ещё, не приведи, конечно, Бог, наплачешься, — голос Дарьи прозвучал неожиданно для неё самой твердо и спокойно. Она старше, она умнее. Сейчас не плакать нужно, а подмогу собирать, чтоб Андрея с Мишкой искать.

— Ты вот что, Наталья, ты иди сейчас к Петуховым, а я к Сереге Косому забегу, и к дяде Мише тоже. Он у нас Дениску крестил, он не откажет, и мужиков поможет собрать. Искать их нужно, искать... И не реви ты, слышишь, — вон, девчонку испугала до смерти!

На пороге в одних трусах стояла пятилетняя Ксюха, младшая Натальина дочка, и, глядя на мать, тоже размазывала слезы по неумытому лицу. Дарья вдруг испытала неожиданный прилив нежности к этой чужой, в сущности, девочке (тут за своим бы пострелёнком уследить — не то чтоб чужими детьми любоваться), потянулась к ней — та доверчиво шагнула ей навстречу, протянув ручонки. Дарья схватила Ксюшку на руки, уткнулась лицом в её белокурые кудрявые волосики, и задохнулась— то ли от любви, которая иногда вот так, спонтанно-инстинктивно способна выплескиваться из любого женского сердца, то ли от горя и сознания собственной беспомощности...

«Сиротинушка ты моя...» — промелькнуло у Дарьи в голове. Испугавшись собственных мыслей (как бы не накаркать), Дарья принялась успокаивать Ксюшку, вытерла ей все слезинки и даже сумела улыбнуться... «Лишь бы вернулся Андрей — рожу ему дочку, и чтоб в него была — светленькая», — и Дарья, умилившись собственным мыслям, улыбнулась уже по-настоящему.