— Хам! Мерзкий хам и наглец! Снимай штаны!

О! Не фига себе! Фольк традиционно даёт связку: «Снимай штаны — будем знакомиться». Тут это — унижение или приглашение?

— Э… Госпожа… э… самая великая княжна… Не будет ли такое ммм… действие с моей стороны… в смысле снимания штанов… в присутствии высокоблагородной и безусловно невинной юной особы… превратно понято и… и негативно оценено… со стороны твоей?

— Снимай! Живо! Я те покажу как дев благородных…

— Да я уже знаю, уже ж видел-пробовал…

Она зашипела. Как шипела, уподобившись раскалённой сковородке, давеча на пожаре. Ещё сильнее воткнула мне «палочку для письма»… слава богу — пока только в сонную артерию. По поводу здешних школярских пожеланий насчёт использования святорусского аналога латинского стилоса — «писало», я уже…

Теперь и мне пришлось исполнять «высоко гляжу» — задрать голову в потолок. Хороший у нас потолок, крепкий. «Землянка наша в три наката…». Накат здесь один. И сверху не «сосна сгоревшая», а крыша лубяная. «Была у лисы хата ледяная, а зайца — лубяная…». И меня тут… как того мартовского косого. А там должен быть чердак. А на чердаке всегда собираются всякие сокровища… или мусор…

Вот с такими мыслями, старательно держа равновесие — неохота «проколоться» своим горлом об заточенную костяшку…, я осторожно выбрался из чуней типа домодавы стоптанные, дернул за верёвочку… в смысле — за опоясочку…

«Дёрни за верёвочку — дверь и откроется» — какой глубокий смысл в этой давно знакомой фразе из русских народных сказок! А я и не догадывался! Вот, собственно, чего хотела лиса от зайца! А мы всё съесть-съесть… Как дети!

Один знакомый ребёнок, случайно углядев из своей кроватки процесс сотворения себя братика или сестрички, так и кричал:

— Папа! Не ешь маму!

А эти прекрасные строчки:

В смысле: со свалившимися штанами — человек сразу становится ближе к людям. Достаточно просто «дёрнуть за верёвочку»!

Сколь много культурологических открытий случается у человека, когда ему к горлу пристают с чем-нибудь остреньким!

Чуть переступил на месте и вот, одним элегантным движением ноги штаны отправляются… захват пальцами ног и штаны отправляются… не, нелётные у меня штаны. Ну, пусть так полежат.

Вид моих поцарапанных икр несколько смутил собеседницу. Не знаю, что она собиралась увидеть, но здешняя мужская рубаха не намного короче той женской, в которой я с княжной под мышкой по горящему терему бегал. Там, кстати, и ободрался.

Мгновенное выражение растерянности на её лице сменилось грозной решительностью:

— Рубаху сымай! Ну! Живо!

Продырявит. Как пить дать. Просто сдуру сделает в шейке дырку. И кровушка моя… горячая и бесценная…

Точнее: из продырявленного горла на замусоренный земляной пол. А так — всё правильно.

Подпёрто глядя в потолок, я потянул вверх рубаху. Её всё равно через голову снимать — придётся княжне убирать свою костяную заточку от моей шеи. Тогда я… Эмык… Убрала.

Княжна внезапно отдёрнула стилет от моей шеи и приставила… да, именно туда. Даже уточню: подцепила и приподняла. Зловредно глядя мне в глаза сообщила:

— Ты думаешь — я дура? Только дёрнись — враз отвалится. Улетит твой воробышек — даже не чирикнет. И всё — назад не приставишь.

Ну почему меня жизнь постоянно сводит с этой… взбесившейся членовредительницей?! Ведь есть же нормальные женщины! Добрые, спокойные, ласковые… А с этой… каждый раз экстрим на уровне смертельной угрозы.

Первый раз я к ней в постель запрыгнул, фактически, из-под топора. Второй — из огня и полымя. Теперь вот третий раз. Нынешний стимул — остро-костный. Очень «остро».

Но бог троицу любит — есть надежда на благоприятный и взаимно-удовлетворительный… Как и в предыдущие… Хотя пока больше похоже на «Кавказского пленника»:

Если бы у неё ещё и пила в руках была… бензо…! Бр-р…! Хотя железяк здесь много, подберёт что-нибудь подходящее… И буду я, почти как у Пушкина:

Без всяких «как».

Я неуклюже стаскивал с себя рубаху, путаясь в рукавах, старательно прислушиваясь к собственным ощущениям в некоторых, столь чувствительных и очень дорогих мне, органах. Отнюдь — не внутренних. Соответственно — визуально наблюдаемых посторонними. Посторонней.

Мужчины, как всем известно — как дети. Постоянно не могут справиться со своими… конечностями. Суетятся, понимаете, размахивают всякими своими… членами. Так это… спонтанно.

Спонтанное восстание в обществе называется бунтом, массовыми беспорядками. В физиологии… В полутьме помещения княжна даже несколько наклонилась, чтобы подобрать наиболее точное определение наблюдаемому явлению. Феномену, так сказать, моей природы. А я название знаю, но не скажу! Потому что до меня дошло, что «хладный булат» — это не здесь. Здесь — круглая гладкая кость, которая пляшет в её дрожащих руках и уже согрета моим теплом.

Ишь чего придумала — «воробушек»…! У меня… — сокол-сапсан! Сейчас пикировать будет! Только с этой костяшкой разберусь…

Только бы не «прослезиться» преждевременно. От волнения и ощущения. «Жемчужиной страданья»…

Стилеты изначально — колющее оружие, режущий кромки — не имеют. Какой я умный! Как хорошо, что я внимательно слушал лекции! Ну, которые мне Будда закатывал.

Когда она подняла на меня несколько растерянное и раскрасневшееся лицо, я, уже не опасаясь «обрезания по неосторожности», набросил ей на лицо свою рубаху, перехватил другой рукой кулачок со стилетом и провёл дефенестрацию.

Вообще-то, дефенестрация — акт выбрасывания кого-либо из окна. Окон здесь нет — я ж говорю: «Святая Русь», как что-нибудь нужно — всегда нету! Поэтому — не «из окна», а — «в койку». Койки здесь тоже отродясь не было, но был обширный настил у стены на уровне колен. Куда я её и… и дефенестрировал.

Великих княжон в эту эпоху физкультурой ещё не мучают. Им вполне молебствований хватает. Принцесса была здоровa. Особенно в части кусаться, царапаться и лягаться. Мы съехали с настила коленями на пол, но тут я дотянулся до запчастей к греческому ламелляру.

Я ж весь в трудовых подвигах! Аж живу на производстве! «Живу» — не в том смысле, как вы подумали… Хотя ситуация, похоже, меняется.

Как удалось установить экспериментально, шнуры, которыми вяжут пластинки в «кабанских» доспехах, очень удобны для упаковки нервных высокородных девиц. Если, конечно, они не были предварительно промаслены и провощены. В смысле: шнурки, а не девицы.

Только примотав ей кисти рук одну к другой, и подтянув петлёй шнура вокруг шеи к затылку, мне удалось заставить выпустить из пальцев столь приглянувшуюся ей остренькую французскую косточку. Прямо как злая собачонка: вцепилась, рычит и не отдаёт. Я её «фу!» — а она ещё и гавкает!