Здесь опять-таки можно привести пример армии. В армии, какою она существовала в рамках того, что я называю властью-господством, было нечто такое, что можно назвать упражнениями, но функцией последних было отнюдь не упражнение в дисциплине: я имею в виду поединки, игры. Военные, по крайней мере военные по статусу, то есть дворяне, рыцари, регулярно устраивали бои между собой. С одной стороны, эти бои можно истолковать как упражнения, как поддержание физической фор-

*

64

5 Мишель Фуко

65

мы и т. п., но главным образом, я думаю, они были своего рода повторением храбрости, испытанием, которым человек демонстрировал, что он всегда может подтвердить свой статус рыцаря и тем самым воздать должное тому положению, которое было его положением и благодаря которому он обладал рядом прав и получал ряд привилегий. Отчасти поединок был упражнением, и все же в основном он был цикличным повторением того главного испытания, посредством которого рыцарь становился рыцарем.

Напротив, с XVIII века, особенно со времени Фридриха II и прусской армии, в армии появляется то, чего раньше практически не было, — физические упражнения. Физические упражнения, заключающиеся — и в армии Фридриха II, и в других западноевропейских армиях конца XVIII века — не в чем-то подобном поединку, не в повторении, не в воссоздании военных действий. Физические упражнения — это тренировка тела. Это тренировка ловкости, строевой ходьбы, выносливости, элементарных движений, причем тренировка поступательная, в корне отличная от циклично повторявшихся поединков и игр. Не церемония, но упражнение — вот средство, которым обеспечивается генетическая непрерывность, характеризующая, по моему мнению, дисциплину.8

Чтобы дисциплине всегда быть этим контролем, этой непрерывной и всеобъемлющей опекой тела индивида, она, как мне кажется, обязательно должна пользоваться орудием письменности. Иначе говоря, если отношение господства подразумевает актуализацию маркировки, то дисциплине с ее требованием полной видимости и построением генетических нитей — этого присущего ей иерархического континуума — необходимо письмо. Прежде всего, чтобы вести запись, регистрацию всего происходящего всего что делает индивид всего что он говорит но также и чтобы передавать информацию снизу вверх по всей иерархической лестнице и наконец чтобы всегда иметь доступ к этой информации и тем с Э.мы м соблюдать принцип всевиде-ния который по-моем v является вторым основным признаком дисциплины.,

Использование письма является, на мой взгляд, обязательным условием всеохватности и непрерывности дисциплинарной власти, и мы можем проследить, как с XVII—XVIII веков в армии

66

и школах, в ремесленных училищах, в полицейской и судебной системе и т. д. тела, поступки, речи людей постепенно обволакивались тканью письма, своего рода графической плазмой, которая записывала, кодировала их, перемещала их по иерархической лестнице и в конечном итоге централизовала. Таким было, как мне кажется, новое, прямое и непрерывное отношение письма к телу.* Видимость тела и постоянство письма идут рука об руку, и их следствием, очевидно, является то, что можно назвать схематической и централизованной индивидуализацией.

Приведу вам два примера этого действия письма в рамках дисциплины. Первый пример связан с ремесленными училищами, возникшими во Франции во второй половине XVII века и распространявшимися весь XVIII век. Что представляло собой корпоративное обучение в Средние века, в XVI, да и в XVII веках? Ученик за определенную плату поступал к мастеру, и обязанностью того, в соответствии с уплаченной суммой, было передать ученику все свои знания. Взамен ученик должен был оказывать мастеру всю помощь, о которой тот попросит. Таким образом, ежедневная служба обменивалась на ту большую службу, которой была передача знаний. Единственной формой контроля по завершении обучения был шедевр, предоставлявшийся на суд совета ремесленной гильдии то есть тех кто возглавлял ее в данном городе.

Во второй же половине XVII века возникают совершенно новые институты, в качестве примера которых я возьму организованную в 1667 году и постепенно развивавшуюся вплоть до окончательной регламентации в 1737 году Профессиональную школу рисунка и ковроткачества.9 Обучение в ней велось совсем по-другому. Все ученики подразделялись на возрастные группы, и каждой из этих групп давалась работа того или иного типа. Эта работа выполнялась учениками в присутствии преподавателей, то есть людей, которые за ними наблюдали, и затем оценивалась равно как и поведение старательность и аккуратность ученика во время ее выполнения. Оценки заносились в ведомости которые сохранялись и затем передавались по иерархи-

* В подготовительной рукописи М. Фуко уточняет: «Тела, жесты, поступки, речь постепенно охватываются тканью письма, графической плазмой, которая записывает, кодирует, схематизирует их».

67

ческой лестнице, вплоть до директора Мануфактуры гобеленов. Тот в свою очередь направлял министру двора краткий рапорт о качестве работы, способностях ученика, а также о возможности считать или не считать его мастером. Как вы видите, вокруг поступков ученика сплетается целая письменная сеть, которая сначала кодирует все его поведение согласно заранее установленной шкале оценок, затем схематизирует и в конечном итоге передает его в пункт централизации, где выносится решение о его мастерстве или негодности. Нагрузка письмом, затем кодификация, трансферт и централизация, а в целом — образование схематической и централизованной индивидуальности.

То же самое относится и к полицейской дисциплине, распространившейся в большинстве стран Европы и прежде всего во Франции во второй половине XVIII века. Во второй половине предшествующего столетия письмо использовалось в полицейской практике очень мало: правонарушение, не относящееся к юрисдикции суда, рассматривалось лейтенантом полиции или его заместителями, которые и выносили решение, после чего оно просто записывалось. Затем же, на протяжении XVIII века, нагрузка индивида письмом постепенно усиливается. Возникает практика контрольных посещений: инспектора приходят в различные исправительные дома и осматривают содержащихся там, выясняют почему человек арестован когда это произошло как он ведет себя с тех пор улучшилось ли его поведение и т. д. Система совершенствуется и во второй половине столетия начинают составлять досье в том числе на тех кто так или иначе сталкивался с полицией или в чем-либо подозревался. Прибли-зительно к 1760-м годам полицейским чиновникам вменяется в

обязанность сосТЗвЛЯТЬ нЯ. поJTO ^riревJlеVtKTX раТТОГУТМ в 71вух ^К

земплярах один из которых остается в полицейском участке и" таким обоазом позволяет наблюлать за человеком там гле он

у д сливе им , 1 _Дт ш

да как второй копия' отправляется в ПяпиГ гпе в минигтрп" стве его регистрируют и рL ыпяют в nntruTlcnvLl ^ ruZli в ведение местных поп _Ицрй™ ирйтрнянтп» чтобы Г™яр пепрмешрнийчеГпврТмо^^^^^

ст^ях^Гнир тяГимIT!!!!!пГГ!!! _ТПгп Г-

Z 7 uZlrZl L«™Zr» T ? ^У! письмом' складываются полицейские биографии или, точнее, индивидуальности людей.

68

И в 1826 году, когда в полиции вводится применение картотек, использовавшихся ранее в библиотеках и ботанических садах, формирование этой административной и централизованной индивидуальности можно считать завершенным. ¹0

Наконец, непрерывная и постоянная видимость, обеспечиваемая письмом, имеет еще одно важное следствие: эта действительно постоянная в рамках дисциплинарной системы видимость позволяет дисциплинарной власти реагировать с необычайной скоростью. В отличие от власти-господства, вступающей в дело лишь насильственно, время от времени, путем войны, показательной казни, церемонии, власть дисциплинарная может воздействовать <на индивида> беспрерывно с самого начала, с первого его жеста, с первых его проявлений. Ей внутренне присуща склонность вмешиваться в дело в самый момент его свершения, когда виртуальное только становится реальным; дисциплинарная власть всегда стремится предупредить, вмешаться по возможности еще до того, как нечто произойдет, путем игры надзора, поощрений, наказаний и санкций досудебного характера.