Надо сказать, что сразу после взятия Смоленска предлагал королю Сигизмунду заключить мир и обменять пленных по принципу всех на всех, но король и сейм отказались наотрез. Впрочем, по Филарету я нисколько не скучаю, а вот, скажем, Шеина видеть был бы рад. Но глава церкви действительно нужен ибо дел в ней невпроворот, а мне лично вмешиваться не очень удобно по многим причинам. Я уже несколько раз зондировал почву о выборах нового патриарха, но и тут ничего не выгорело. Боярская верхушка и церковные иерархи встали насмерть: — "Патриарх у нас есть и другого не надо!" Среди служилого дворянства также немало бывших тушинцев и для них Романов свой. Но что хуже всего, Филарет отчего-то очень популярен в народе. Любят у нас страдальцев, а он и от Самозванца потерпел, и от поляков, и вообще кругом пострадавший. Ну как такого не пожалеть!

Размышляя над этим, я иду и едва не натыкаюсь на инокиню Марфу. Старуха сверлит меня недобрым взглядом и нехотя склоняет голову. Мы с ней стали смертельными врагами после того как ее драгоценный Мишенька побывал на свадьбе у Федора Панина. И ведь не со зла все получилось! Там молодому человеку приглянулась сестра невесты, о чем он имел неосторожность сказать мне. Я, наверное, тоже не от большого ума сразу сказал, что женитьба дело хорошее и даже буду посаженным отцом на свадьбе. После чего Мишка кинулся в ноги матери просить благословения и получил полный отлуп. Дескать, не пара она тебе и все тут! Тут выяснился любопытный момент. Несостоявшийся царь оказался, с одной стороны послушным сыном, а с другой ужасно упрямым человеком, заявившим родной матушке, что в таком случае останется на всю жизнь холостяком. И вот тут я снова влез, куда меня никто не просил. Вместо того, чтобы передать дело в руки Ивана Никитича Романова, который наверняка придумал бы как решить эту проблему, мое величество приперлось к инокине Марфе и наломало там дров. Короче, устав уговаривать взбеленившуюся бабу, почему-то решившую, что этой женитьбой я пытаюсь принизить род потомков Андрея Кобылы, я заявил ей, что она тоже не от царицы Савской ведется, а потому ее дело помалкивать да внуков, коли бог пошлет, нянчить. И вообще, царь я или не царь? Потому свадьбе быть, а вы женщина определитесь мирянка вы или инокиня. В общем, все кончилось тем, что Мишка женился, а его мама переехала в монастырь. И тут случилась еще одна напасть: преставилась прежняя игуменья, и я тонко намекнул местоблюстителю патриаршего престола, что желаю на ее месте видеть Ксению Годунову. Меньше всего я тогда думал о том, чтобы кому-то досадить, но именно так все это и восприняли!

— Что, приехал порадоваться на мое горе? — еле слышно спросила Марфа.

— Ты сама себе горе, — вздохнул я в ответ, — не кобенилась бы, так и жила себе спокойно у сына и дочке его радовалась.

Ответом мне был лишь злобный взгляд. Слава богу, хоть не стала кричать как в прошлый раз о "порушеной царевне", видимо новая игуменья нашла способ умерить вздорность монахини. Впрочем, я уже выхожу, сделав знак Мелентию следовать за мною.

— Подайте коня честному отцу, — хмуро буркнул я Михальскому.

Иеромонах, не переча ловко вскакивает в седло и, повинуясь новому жесту, занимает место в кавалькаде рядом со мной.

— Что скажешь батюшка?

— А чего тебе сказать, государь, если я не ведаю, что ты хотел здесь увидеть?

— Да как тебе сказать, Мелентий, думал нельзя ли здесь школу для девочек устроить.

— Это еще зачем? — искренне удивляется мой духовник.

— Затем чтобы такими дурами не вырастали.

Иеромонах, вероятно, какое-то время прикидывает, кого именно я имею в виду, и осторожно говорит:

— Прости государь, но видно плохой из меня духовник, если не понимаю я помыслов твоих. То, что заводишь ты школы, ремесла и полки нового строя мне понятно. Дело это, несомненно, богоугодное. Славяно-Греко-Латинская академия тоже послужит торжеству православной веры и укрепит царство твое! Но баб то зачем учить?

— Понимаешь, честной отец, детей воспитывают их матери. И если сама она темная как инокиня Марфа, то получится у нее в лучшем случае наш Миша, а вот, к примеру, у князя Дмитрия Тимофеевича Пожарского матушка другого склада была и хоть и одна осталась, а учителей ему нанимала и человека толкового воспитала.

— Так ты на него за ученость опалу возложил? — с невинным видом поинтересовался иеромонах.

— Мелентий, — скрипнул зубами я, — я понимаю, что ты ангельского чину, но бога то побойся!

Мой духовник с благожелательным видом наступил мне на самое больное место. Увы, отношения с прославленным полководцем у меня складывались трудно. Будучи, как многие русские немного консервативным, князь Пожарский некоторые мои нововведения в войсках воспринимал недоверчиво. Он хорошо знал и умел управляться с казаками и поместной конницей и пользовался у них не малым авторитетом. Назначение же пехоты, если это не стрельцы, засевшие в гуляй-городе, ему было непонятно. А уж ощетинившиеся пиками стальные терции, мушкетеры, дающие не менее двух залпов в минуту и полевые пушки, двигающиеся в промежутках пехотного строя и поддерживающие их в атаке… нет, это решительно было выше его понимания. Но это еще полбеды, в конце концов, большинство моей армии как раз поместная конница и казаки со стрельцами и до полной замены их полками нового строя как до луны на телеге, но пожалованный, минуя всякое местничество, в бояре полководец самый худородный в думе. Отчего с ним случаются регулярные местнические споры, подрывающие его и без того неважное здоровье. В общем, устав от всего этого, я отправил Пожарского воеводой в Можайск что всеми, включая самого князя, было воспринято как опала.

— Государь, — продолжал Мелентий, как ни в чем, ни бывало, — дурное это дело, баб учить. И их не научишь, и среди народа ропот пойдет, дескать, латинщина! Да и какая в Новодевичьем школа? Чему там отроковицы научатся, глядя как постриженные в инокини знатные боярыни монастырский устав нарушают, чревоугодию предаются, да сплетничают! Оно хоть попритихли при Ольге, а неподобства много.

— Ну, я честно говоря, тоже так подумал. Неподходящее место, да и время.

— Вот-вот, — поддакивает иеромонах и тут же развивает мысль дальше. — Посмотри хоть на Марью Пушкареву. Ну, приказал ты ее учить, и чего с девки вырастет? К старшим непочтительна, над верными слугами твоими насмехается…

— Это над кем же?

— Да хоть над Михаилом Романовым, знаешь, как она его назвала давеча?

— Как?

— Пентюхом хромоногим! Нет, государь, не могу я понять чего ты ей так много воли дал. Иной раз даже сомневаюсь…

— Тьфу, на тебя, Мелентий! Ты же не всю жизнь монахом был, должен понимать, что когда она родилась, мне отроду всего десять лет было. Ладно, давай о деле поговорим. Корнилий, давай сюда, тебя это тоже касается.

— Слушаю ваше величество, — поклонился Михальский, поравнявшись с нами.

— На днях в Литву пойдет очередное посольство, предложить ляхам перемирие и обмен с пленными. Ты честной отец поедешь с ними, а ты стольник со своими головорезами тайком следом пойдешь. Как будете вестями обмениваться — сами договоритесь, это никому, даже мне знать не надобно. Что хотите делайте, а чтобы я про Владиславово войско все знал!

— Королевич все-таки идет на Москву? — нахмурился литвин.

— Похоже на то.

— Это плохо, у вашего величества слишком мало сил. Вы очень много вложили в Восточный проект.

— Я знаю, но это было необходимо.

— Когда посольство то тронется? — спросил монах.

— Через пару дней. Я сразу же прикажу Романову перекрыть все заставы, но вы все же помалкивайте. Если надо чего, говорите.

— Серебра бы, — помялся Мелентий, — я чай не патер, чтобы мне на исповеди все рассказывали.

— Да, деньги нужны, — поддержал его Михальский, — только это должны быть не монеты вашего величества которые так ловко чеканит этот рижанин.

— Верно, тут ефимки надобны, или дукаты!

— Будут вам талеры, — скупо улыбнулся я, — чай не всю рижскую добычу пропили.