Не разбирая дороги, я побрел к вагончику. На глаза попался мотоцикл. Я вскочил на него и, с места набирая скорость, помчался по пыльной грейдерной дороге. «К черту, откажусь от всего!»

Я нырнул в лощину и на повороте чуть не упал, подняв облако пыли. Свернув в сторону, остановил мотоцикл и бросился на траву.

«А собственно, что случилось? — подумал я, успокаиваясь и закрывая глаза. — Что ты психуешь, Сергей Николаевич? Почему Юлька не может разговаривать с кем ей угодно? Уж не ревнуешь ли ты ее?»

Вдруг, завизжав тормозами, около меня остановился грузовик. С подножки соскочила Юлька и бросилась ко мне. Она упала на колени, обхватила меня за плечи и взволнованно спросила:

— Что с тобой? Ты расшибся?

Я приподнялся и с недоумением посмотрел на нее. А из кузова уже прыгали ребята и бежали к нам.

— Да ничего не случилось, просто прилег отдохнуть, подумать, — сказал я.

— Чертова Юлька, — проворчал Виктор, — такой переполох подняла!

Оказывается, Юлька, стоя на мостике комбайна, видела, как я спустился в лощину, как поднялось облачко пыли.

«Почему же он так долго не выезжает из лощины, — подумала она, — и почему не слышно мотора мотоцикла?»

И, уже не давая себе отчета, закричала:

— Ребята, бригадир расшибся!

Остальное было делом нескольких минут — завели машину, схватили санитарную сумку и помчались ко мне.

Я смотрел на встревоженные, разгоряченные лица ребят и девчат, и теплое чувство разливалось в груди, — значит, за это короткое время, что бригадирствую, я стал им дорог. Нет, никуда я не уйду от них.

«А Юлька? — подумал я. — Юлька как перепугалась! Неужели я ей не безразличен?».

Поискал глазами Юльку, но она уже с равнодушным видом шла к грузовику. Взобравшись в кузов, крикнула:

— Ну поехали, что ли! Работа не ждет!

«Нет, — усмехнулся я над своей радостной надеждой, — это, очевидно, простое человеческое чувство. Юлька так же волновалась бы, будь на моем месте любой».

Я встал и подошел к мотоциклу. Виктор, задержавшийся около меня, вдруг сказал, глядя куда-то в сторону:

— А Теплов за Ритой, нашей радисткой, приударяет.

— Ну и что?

— Так… ничего.

Я подозрительно посмотрел на Виктора, подумал: «Вот чертов парень, все-то он видит…»

Я завел мотоцикл, посадил на багажник Виктора и поехал на стан.

Привычный шум встретил нас. Стучали молотки, визжали напильники, громко переговаривались ребята. Да, дела в бригаде налаживались. Каждый вечер к нам приезжал Иван Петрович, проверял сделанное, советовал, учил. Учил он и меня: навез кучу учебников и придирчиво проверял — читаю ли я их.

Все было бы хорошо, если бы Василий Теплов не стал травить Костю Шилкина.

Набитый до отказа ожидающими, вокзал гудел словно улей. Станция была узловая — через нее поезда проходили во все концы страны.

Костя Шилкин бродил среди расположившихся на деревянных диванах, а то и просто на полу пассажиров. Уставший, голодный, он искоса поглядывал на них. А они занимались своими делами: кто спал, кто разговаривал с соседом, а кто, раздобыв кипятку, завтракал. Около таких Костя невольно замедлял шаг, чувствуя, как сосет под ложечкой — вот уже два дня он ничего не ел. Но, увидев, как настороженно они смотрят на него, на его грязный потрепанный костюм, проходил мимо.

— И чего ходит, чего ходит? — услышал он голос толстой, неопрятной тетки, разложившей на коленях обильную снедь.

— Известно что — уркаган. По всему видать — ищет, где что плохо лежит, — отозвался чей-то дребезжащий тенорок.

— Ах, боже мой, — засуетилась тетка, хватаясь за узлы и чемоданы. — И чего милиция смотрит?

С ее колен на пол посыпались вареные яйца, колбаса, булки. Она торопливо подбирала их, но, наклоняясь, роняла снова. В бешенстве погрозив в спину Кости кулаком, прошипела:

— У-у, ворюга! Житья от вас нету…

Костя почувствовал, как в груди закипает обида. «За что они на меня? Что я им сделал плохого? Ну ладно, раньше воровал, а сейчас? Я же ничего не сделал…»

Он подошел к питьевому бачку, подставил кружку под кран, но воды не было. Костя медленно вышел на платформу и направился к водокачке. Пил он жадно, много, стараясь притупить голод. Потом прилег на траву у забора, закрыл лицо кепкой. На душе было тоскливо, муторно.

Немилосердно припекало солнце, и казалось, все живое вокруг размякло, затаилось от жары — такая стояла тишина. Костя даже почувствовал, как у него звенит в ушах. Он так и не разобрал, то ли это от вязкой, гнетущей жары и тишины, то ли стрекочут в высохшей, пожухлой траве кузнечики.

Вспомнилось детство. Костя пацаном любил забраться в степь и, лежа на спине, любоваться бездонной синью неба, ленивым полетом орла, слушать стрекот кузнечиков. Хорошее было время. Со своими сверстниками он бегал на речку купаться, а когда подрос, ездил в ночное пасти лошадей. Сколько было рассказано всяческих историй у костра! А потом пришла беда — умер отец, а вскоре и мать. Костю направили в детский дом. Там он быстро сошелся с ребятами, хорошо учился. Когда перевели в седьмой класс, к ним в детдом пришел новенький. Беспокойный и непоседливый, он сразу перезнакомился со всеми, но подружился только с Костей. Длинными зимними вечерами Сенька рассказывал Косте о Черном море, об олеандрах и кипарисах, о перевалах и горных реках. И всегда заканчивал одним и тем же. Мечтательно вздыхая, говорил:

— Хорошо бы смотаться туда.

Он рассказывал так подробно, с такими деталями, что перед Костей возникало море — то тихое, ласковое, то в бешеной ярости бьющееся волнами о скалы. И Костя даже не подозревал, что Сенька никогда там не был, а все это вычитал в книгах.

Так зарождалась и крепла мечта. Даже во сне Костя видел море, чувствовал терпкий запах водорослей, слышал резкие крики чаек. И когда закончили восьмой класс, Сенька уговорил Костю.

— У тебя уже четвертый разряд слесаря, — убеждал он. — Да к тому же ты трактор знаешь. Не пропадем. Работу везде найдем. А зато у моря жить будем.

И они убежали из детского дома. С тех пор и начались мытарства Кости. На полпути к Черному морю, на одной из станций, Сенька отстал от поезда и потерялся навсегда. Неопытный, непрактичный в жизни, Костя побоялся ехать дальше «зайцем» один. Попытался устроиться на работу. Низкорослый, щуплый, он казался моложе своих лет. Его поднимали на смех:

— Мал еще, тоже работничек.

— А паспорт у тебя есть?

Какой тут паспорт, когда Косте шел только шестнадцатый год.

Так, перебиваясь случайной работой, подкармливаемый сердобольными хозяйками, Костя упорно шел к Черному морю. Он был уверен, что там обязательно разыщет Сеньку и они заживут радостно и хорошо на самом берегу моря…

От выпитой холодной воды желудок на какое-то время успокоился, но потом голод почувствовался еще сильнее. Перед глазами вдруг выплыла толстая неопрятная тетка, се лоснящиеся от жира пальцы, которыми она хватала куски сала и колбасы, ломала хлеб, чистила яйца. И обида нахлынула на Костю с новой силой. Он ощутил такой прилив ненависти, бешеной злобы, как это было с ним несколько лет назад, во время «путешествия» к морю. Тогда он брел стенной дорогой к городу, голодный, измученный. Навстречу, возвращаясь с базара, катили брички, автомашины, велосипедисты. Ехали веселые, довольные люди, распевающие песни, а Косте от этого становилось грустно. До слез, до спазм в горле почувствовал он свое одиночество. Он брел, низко опустив голову и волоча ноги по пыльной дороге. Хотелось пить, губы потрескались и спеклись. Вдруг он увидел на обочине кочан капусты. Очевидно, его кто-то обронил с воза, спеша на базар.

Костя подобрал кочан и, усевшись на краю кювета, достав перочинный ножик, стал есть. Мимо на бричке проезжал здоровенный парень. Он сидел, свесив ноги, и лениво лузгал семечки. Поравнявшись с Костей, вдруг ни с того ни с сего полоснул его по спине кнутом. От неожиданности и боли Костя выронил нож и глянул на парня. Тот, откинувшись чуть назад, громко хохотал, держась за живот. А кони медленно тащили бричку прочь.