— Тебе виднее.

— Слушай, Граф, а замолви за меня словечко подпоручику?

— Ты про что это?

— Ну, пусть он меня тоже в охотничью команду возьмет.

— Не страшно?

— С тобой нет!

— Ладно, поговорю. А то тебя и впрямь Хитров с потрохами съест.

Едва намаявшиеся за день солдаты собрались отдохнуть, как пришло известие, что от Никополя к Рущуку движется большой турецкий отряд с артиллерией. Болховский и Нежинский полки тут же были подняты по тревоге и форсированным маршем пошли к деревне Царевице и встали там на позиции, с тем чтобы при появлении врага ударить ему во фланг.

Ночь прошла в тяжелом ожидании, а утром выяснилось, что тревога была ложной и бригада отправилась назад. О том, что людей надо бы покормить, никто, разумеется, и не вспомнил. К тому же, полковой обоз пока оставался на румынской стороне, ожидая пока саперы наведут мост.

Вообще, вся вторая половина июня прошла в таких маршах. Стоило начальству узнать, что где-то находятся турки, как болховцы тут же отправлялись туда. Но обычно едва они миновали половину пути, выяснялось, что надобность в них отпала, и полку приходилось возвращаться назад. К тому же, какой-то светлой голове в штабе действующей армии пришла в голову мысль, что белые гимнастические рубахи далеко видны и одетые в них солдаты представляют собой прекрасную мишень. Поэтому высокомудрое начальство сочло за благо распорядиться переодеть войска в мундиры. И если по ночам тёмно-зелёная, почти черная форма сливалась с окружающей темнотой и помогала солдатам маскироваться, то днем они изнывали от жары.

Наконец, в начале июля полк стал на бивуак в довольно богатой деревне под названием Косово, где люди смогли хоть немного отдохнуть. Места вокруг были весьма живописные, природа радовала глаз, а в ключах била чистейшая вода. Правда эта идиллия омрачалась недостатком продуктов, но русские солдаты относились к подобного рода трудностям с поистине философским равнодушием.

Трое вольноопределяющихся из роты Гаупта сидели, скинув мундиры на завалинке и неторопливо беседовали, наслаждаясь лучами утреннего солнышка. Алешка Лиховцев, тесно сошедшийся в последнее время с Гаршиным, рассказывал тому о Софье, своей любви к ней и причинах побудивших его вступить в армию. Тот внимательно слушал своего товарища, иногда чему-то печально улыбался, но в основном молчал. А вот Николаше эта история уже порядком наскучила, и он решил перевести разговор на более насущную тему.

— Черт знает что такое с ценами! — вздохнул он. — Давеча спросил у местных хлеба, так они запросили за маленький хлебец из кукурузной муки целых два франка.

— Франка? — удивился Алексей, на секунду оторвавшись от своей неземной любви.

— Вот именно, ни русских рублей, ни румынских лей, не признают.

— Очевидно, османы, отступая, ограбили здешних селян, — предположил Гаршин.

— Ну, да, что ни спроси, "нима, братушка, турка взял" — передразнил местных болгар Штерн.

— Врут, сукины дети! — раздался совсем рядом звонкий голос незаметно подобравшегося к приятелям Будищева.

— Дмитрий! — радостно воскликнул Лиховцев. — Эдак можно до смерти перепугать. Откуда ты?

— Только что вернулись из поиска, — усмехнулся тот.

— И где же неприятель?

— В Рущуке, конечно, где же ему еще быть.

— А наши?

— Наши взяли Никополь, Тырново и говорят дошли уж до перевалов через Балканы. Вероятно, скоро придет и наша очередь.

— Скорее бы уж, — вздохнул Штерн, — надоело уже тут прохлаждаться. Скоро месяц, как мы на войне, а я еще ни разу не видел неприятеля.

— Насмотришься, еще надоест.

— Отчего вы думаете, будто местные жители лгут нам? — сухо спросил Гаршин, когда восторги встретившихся улеглись.

— Я не думаю — я знаю, — отмахнулся Будищев. — Как только наша армия подошла к здешним местам, местные турки бежали, бросив все свое имущество, включая продукты. Все это добро болгары забрали себе.

— Вы уверены? — широко открыл глаза Алексей.

— Сам видел. Кстати, тех, кто пытался увести хоть что-то с собой, грабили прямо у околицы.

— А что же вы?

— Ну, а что мы. Приказано с местными в конфликты не вступать. Мы и не вступаем

— Но вы, вероятно, не слишком осуждаете этих местных жителей? — враждебно спросил Гаршин, которому Будищев откровенно не нравился.

— Совсем не осуждаю, — пожал тот плечами.

— Мне показалось, что среди здешних болгар много мусульман? — вмешался Штерн, чтобы перевести разговор на другую тему.

— Да кто их разберет, — отозвался Дмитрий, — как свиную колбасу жрать, или ракию пить, так все христиане. Церкви вот только я здесь не видал. Мечеть большая, а церквушки никакой.

— Турки запрещали болгарам строить христианские храмы!

— Да ладно вам, Всеволод, — попытался остановить разгорячившегося приятеля Лиховцев, — я уверен, что наш друг не имел в виду ничего оскорбительного.

— Вот вы где! — перебил начинавшую разгораться ссору подошедший к ним Шматов, — а я уж обыскался. Здравствуйте вам, господа вольноопределяющиеся!

— О, вся охотничья команда в сборе, — улыбнулся Николай, — и тебе здравствуй, Федя, как служится?

— А ему все едино где, — усмехнулся Будищев, — лишь бы от Хитрова подальше.

— Да уж, — весело рассмеялся Штерн, — своим уходом вы разбили ему сердце!

— Хорошо служится, — пожал плечами солдат, — их благородие господин подпоручик Линдфорс человек не злой. Главное в бою не плошать, а за другое он не сильно спрашивает.

— Вы что же это, в бою побывали? — с интересом стали расспрашивать вольноперы.

— Да какой там бой, так постреляли немного, — тут же вмешался Дмитрий, знавший за Шматовым страсть к рассказам о подвигах, неважно действительных или мнимых. — Ты лучше скажи, принес?

— Так вот же, — Шматов снял с плеча сухарный мешок и стал вытаскивать из него кольца колбасы, головку сыра и другие припасы.

— Откуда такое богатство? — изумился Штерн, — боже мой, я уже и забыл, что такие продукты существуют!

— Я пришел, чтобы освежить вам память, господа студенты! — отвечал Будищев рубя на части колбасу своим бебутом. — Было время, когда вы нас подкармливали, теперь наша очередь. Налетайте.

Отощавшие в последнее время Лиховцев с Штерном не заставили просить себя дважды, а вот Гаршин непроизвольно сглотнув слюну отодвинулся в сторону.

— Всеволод, вы чего? — удивился Алексей.

— Где вы это взяли? — подозрительно спросил тот, глядя на Дмитрия.

— Экспроприировал экспроприаторов, — усмехнулся в ответ солдат. — Не беспокойся, Сева, ни один мирный крестьянин при этом не пострадал, отвечаю!

— Я, кажется, просил не назвать меня так! — голос Гаршина стал стальным.

— Чего ты, Михалыч, — вмешался Федька, — мы надысь на каких-то арнаутов налетели, ну и побили их совсем. А этот харч при них был. Господин подпоручик велели все это, значит, в полк отвезти, а Граф сказал…

— А я сказал, что у их благородий харя треснет, если им все отдать, — закончил за него Будищев. — И велел Федьке тишком к вам подобраться. Не хотите, не надо! Я не навязываюсь…

— Извините, — покраснел Гаршин, — я ошибся на ваш счет, просто как вспомню ту злосчастную брынзу в Румынии…

— Право, Всеволод, мы уже говорили об этом! — Возмутился Лиховцев. — Вы ведь даже не уверены наверняка, что Дмитрий имеет отношения к тому инциденту…

— Да чего вы ссоритесь, — поспешил успокоить их Будищев, — ну спер я тот сыр! Дело прошлое…

— Как, спер?

— Ну, как-как? Заглянул в хату, а он там горкой… ну, думаю, от одного не убудет!

— Дмитрий, вы невозможны! — широко распахнул глаза Алексей.

— А эта колбаса невозможно вкусная, — пробурчал с полным ртом Николаша. — Все же, как любезно было со стороны этих турок попасться вам на глаза вместе с провиантом! Прекратите, господа, а ля гер ком а ля гер![46]

— Вот это правильно, — широко улыбнулся Будищев и достал флягу, — как насчет по сто грамм?