— И я же об чем толкую, — обрадовался Егоров, но унтер прервал его.

— К селянам здешним ходил?

— Нет у них ничего, — помрачнел Степан. — Ни зерна, ни баранины, ни сыра.

— А деньги показывал?

— Спрашиваете! И рублевкой тряс, и пиастрами звенел, даже наполеондор в руке подкинул, ничего не помогает! "Нима, братушка, все турка взял". Тьфу!

— Наверное, заметили, что сначала ты торгуешься, а потом ночью бараны пропадают, — усмехнулся Будищев.

— Да мы еще в этих местах вроде не были.

— А ты думаешь, мы одни такие умные? Казачье вон вообще по-другому не умеет.

— Так то, казаки. Я иной раз вообще сомневаюсь, а православные ли они!

— Как богу молиться так мы все христиане, а как спереть что у ближнего, так и не поймешь, то ли жиды, то ли цыгане.

— Кажись, едет кто? — прислушался артельщик и высвободив из под башлыка ухо выставил его наружу. — Надо поднимать людей, проводим царя-батюшку, так и погреться можно будет!

— Поднимать надо, — согласился Дмитрий, но прислушавшись еще, добавил: — Правда они с другой стороны едут, но кого бы ни принесла нелегкая — все одно начальство!

Через минуту караульные уже стояли вдоль дороги, так что когда появились проезжающие, с них можно было рисовать картинку для устава. Первыми проехал разъезд казаков в лохматых папахах и бурках, а за ними следовали несколько карет, по зимнему времени поставленных на полозья. Поравнявшись с постом, поезд остановился и из первого экипажа выскочил офицер и крикнул:

— Далеко ли до Беллы?

— Никак нет, ваше благородие, верст восемь!

— Это, по-твоему, недалеко? — нахмурился тот, но ругаться не стал и пошел докладывать начальству.

У кареты отворилась дверца, и из нее вышел здоровый бородатый мужик в богатой шубе, из-под которой виднелся шитый золотом воротник.

— Какого полка? — зычно пробасил он.

— Сто тридцать восьмого Болховского, ваше императорское высочество! — четко отрапортовал Будищев, и сделал на караул.

— Узнал, — усмехнулся цесаревич. — А ведь я тебя тоже знаю… погоди, сам вспомню… нет, вертится в голове, а не получается!

— Вы меня за дело у Езерче награждали, ваше императорское высочество!

— А, это ты! — на лице великого князя появилось понимание. — Ну, что, не дослужился еще до фельдмаршала?

— Всего ничего осталось, ваше императорское высочество!

Бойкий ответ заставил Александра Александровича благодушно рассмеяться, и он повернулся к свитским, повылазившим из экипажей, желая разделить с ними веселье.

— Полюбуйтесь, господа, какие орлы в Болховском полку служат!

Прихлебатели из свиты наследника престола вежливо похихикали, хотя на их кислых лицах было написано: — "черт тебя дернул остановиться посреди поля в такой холод!" Но с царским сыном не поспоришь и если его разобрало любопытство, то хочешь-не хочешь приходится терпеть.

— Кто у тебя ротный?

— Их благородие поручик Линдфорс!

— Как Линдфорс? — раздался чей-то голос и, растолкав свиту, вперед выбрался какой-то флотский офицер. — Где, Линдфорс? А… господа, так это и есть Блудов!

— Какой еще Блудов? — вопросительно выгнул бровь цесаревич. — Костя, ты что, перебрал?

Мичман Нилов, от которого действительно попахивало хорошим коньяком, обезоруживающе улыбнулся и бросился пояснять: — Ну, тот самый Блудов, которого мы уже более полугода пытаемся выцарапать из Болховского полка!

— Погодите, мне что-то рассказывали о жалобе графа Вадима Дмитриевича, на некоего самозванца, — припомнил великий князь. — Уж, не об этом ли молодце речь. Как тебя зовут?

— Болховского полка унтер-офицер Дмитрий Будищев, ваше императорское высочество!

— Ничего не знаю, — мотнул головой флотский, — это тот самый Блудов, который починил нам гальванику на "Шутке", я его точно запомнил!

— Еще бы не запомнил, — усмехнулся цесаревич, — ты за это дело георгиевским кавалером стал!

Тут выяснение личности Дмитрия прервал доклад начальника конвоя.

— Впереди государь, — выпалил он, легко соскочив с седла и приложив руку к лохматой кавказской папахе.

— Коня! — взревел Александр Александрович и через мгновение ему подвели поистине богатырского вида першерона.

Цесаревич немедля вставил ногу в стремя и рывком поднялся в седло, заставив покачнуться своего буцефала.

— Потом разберемся, кто ты такой есть, — крикнул он унтеру и, дав коню шенкеля, помчался навстречу царственному отцу.

Конвой и часть свиты, успевшая вскочить в седла, последовали за ним, а остальные бросились отводить кареты в стороны, чтобы не мешать проезду императора. Только довольно улыбающийся Нилов некоторое время стоял рядом с застывшим как изваяние унтером и довольно улыбался.

— Шалишь, брат, от флота не спрячешься! Мы хоть из-под земли, хоть со дна моря достанем.

— Так точно, ваше благородие, — мрачным голосом отвечал ему Дмитрий.

— Ну а то, что до унтера дослужился, так это и к лучшему. Хорошие унтера везде нужны! Тебе, кстати, за потопление вражеского парохода фехти… фетхи… тьфу, дьявол, никак не выговорю его названия, крест полагается! Ты рад?

— Безмерно счастлив!

— То-то! Смотри, я после войны получу назначение на броненосец и возьму тебя к себе, мне хорошие специалисты будут во как нужны!

— Что здесь происходит? — встревоженно спросил подбежавший Линдфорс, бывший до этого со вторым взводом. — Костя?! Ты как здесь?

— Вашбродь, — тихонько шепнул ему Будищев, — убрали бы вы своего приятеля от греха. Сейчас тут царь будет, а он околесицу несет, да еще так фонит, что мне уже закусить надо!

Однако Нилова было так просто не унять, счастливо улыбаясь, он спешил поведать приятелю историю своего появления:

— Вообрази, великая княгиня Мария Федоровна пожелала узнать, что с катером, принадлежавшим прежде их императорским высочествам. Ну, поскольку дела у нас сейчас нет, цесаревич вызвал меня и потребовал подробностей. А тут шум-гам, поехали встречать государя и меня с собой… да ладно тебе, я и выпил-то всего ничего, просто в этих каретах так холодно!

С большим трудом мичмана удалось убрать с глаз, прежде чем проехал императорский поезд. Очевидно, цесаревич успел поделиться с государем своей находкой, потому что его карета ненадолго остановилась рядом с вытянувшимися часовыми и глаза самодержца мимолетно скользнули по их унтеру.

— Давно ли ты видел графа Вадима Дмитриевича? — спросил он у сына несколько позже.

— Одно лицо, — хмыкнул в ответ цесаревич, не отличавшийся особой деликатностью.

— Ну, не знаю, росточком этот бастард куда как повыше будет, — задумчиво заметил император, но затем улыбнулся и добавил почти весело: — Надо будет попенять Мезенцеву, а то он мне какую-то дичь доложил!

Линдфорс, проводив кавалькаду глазами, велел караулам сниматься и идти греться у костра. Нилов был удачно засунут в карету и отправлен назад, император встречен и, хотя нельзя сказать, чтобы без происшествий, однако все-таки благополучно. Можно было отдыхать.

— Вашбродь, а вы не знаете, на флоте валенки дают? — неожиданно спросил его идущий рядом Будищев.

— Кажется, нет, — пожал плечами поручик, — а тебе зачем?

— Раз нет, тогда ну его нафиг, этот флот! — хмуро ответил ему Дмитрий и торопливо зашагал к месту стоянки.

Тусклый утренний лучик света, с трудом пробившийся сквозь покрытое инеем оконце, робко осветил госпитальную палату и стоящие в ней ровными рядами кровати. Всякому зашедшему сюда впервые, вероятно, показался бы нестерпимым застарелый запах лекарств, немытых тел, а также ужасный храп, поднимающийся к потолку, однако Алексей давно привык к ним, а потому обращал на них мало внимания. Культя его уже зажила, и физическое здоровье не вызывало опасения, чего, к сожалению, долго нельзя было сказать о нравственном. Потеря ноги поначалу показалась молодому человеку катастрофой, и он всерьез подумывал, не покончить ли со своей столь неудачно начатой жизнью, избавив, таким образом, родных и близких от забот по уходу за ним. По счастью, пока он лежал, возможностей для этого не было никаких, а когда самочувствие Лиховцева улучшилось, молодость взяла свое, и будущее рисовалось уже не столь мрачными красками. Два обстоятельства совершенно переменили отношение вольноопределяющегося к жизни.