— Кто там? — шепотом спросила она, чтобы не разбудить соседку.

Дверь отворилась и сестра милосердия, к немалому своему удивлению, увидела Будищева.

— Что вы здесь делаете? — вырвалось у нее.

— Простите за беспокойство, Геся, но мне нужна ваша помощь, — шепнул он ей в ответ.

— Но, как вы сюда попали?

— Так же, как и прошлый раз, прошел по коридору.

— Но это…

— Это было не сложно. Но давайте не станем поднимать шум! Вы просто поможете мне в одном маленьком деле и я уйду. Причем, так же тихо, как и пришел.

— Я вас не понимаю!

— И не надо. Просто прочитайте мне, что написано в этой записке.

— Хорошо, давайте ее сюда.

— Вот возьмите, мне показалось, что это немецкий, но прочитать я не смог…

— Нет, это идиш. — Покачала головой девушка. — Какое-то странное послание. Вот слушайте: "Приехать пока не можем, из-за болезни бабушки. Старушка плохо себя чувствует и не соглашается. Однако есть надежда, что она скоро поправится, и тогда мы вернемся. Придержите отправку, а то она никогда не выздоровеет". Ерунда какая-то!

— Ну, не скажите, — задумался унтер. — Надо только понять, кого они называют бабушкой.

— Но откуда у вас эта записка, и что все это значит?

— Милая Геся, не задавайте глупых вопросов и не получите уклончивых ответов.

— Я вам не милая!

— А вот это очень жаль, — нагло улыбнулся Дмитрий и, подмигнув, вышел прочь.

Вспыхнувшая Геся с негодованием посмотрела ему вслед, отметив, что шагает он совершенно бесшумно и потому нет ничего удивительного, что сумел пробраться совершенно незамеченным. Тут глаза ее опустились, и она поняла, что стояла перед посторонним мужчиной практически не одетой, в одной рубашке едва прикрывшись шалью. Это было настолько ужасно, что девушка пулей заскочила в комнату и бросилась на кровать, зарывшись с головой под одеяло.

— А… что… что случилось? — всполошилась проснувшаяся от шума сестра Агафья.

— Нет, ничего, простите, я не нарочно, — забормотала в ответ Геся.

— Не спится? — покачала головой монахиня. — Это бывает. Замуж тебе надо, девка, да детей нарожать. Тогда и спать будешь как убитая.

В середине января началось долгожданное наступление на Рущук. Русские войска получили, наконец, подкрепления и были готовы приступить к осаде вражеской твердыни. Боестолкновения случались почти каждый день, но по утверждению старых солдат: — "турок пошел уже не тот". И впрямь, можно было подумать, что противник утратил большую часть своей стойкости, и война скоро будет кончена. Однако время от времени, происходили еще горячие схватки, когда густо летели пули, злобно звенела сталь и щедро проливалась кровь. Особенно яростно продолжали сражаться черкесы. Недавно лишившиеся родины, они опять проигрывали войну ненавистным им русским и чувствовали, что и из этих мест придется бежать. А потому, старались напоследок убить как можно больше своих врагов, награбить имущества, а если уж и не получится его вывезти, то уж во всяком случае, старались не дать им воспользоваться победителям. Банды башибузуков, рассыпавшись по окрестностям, жгли, грабили, убивали… однако долготерпение Господне, как видно истощилось, и их одну за другой выслеживали и уничтожали.

Одно из таких сборищ обнаружили казаки из тридцать шестого полка в небольшой болгарской деревушке. Затеяв с ними перестрелку, донцы отправили гонца за помощью к болховцам и принялись дожидаться подмоги, заботясь лишь, чтобы враг не ушел, покуда не пришло подкрепление.

На выручку к своим давним товарищам тут же пришла пехотная рота и русские начали теснить противника, надеясь выбить его из деревни, с тем, чтобы совсем разбить в чистом поле. Разбойники отчаянно сопротивлялись, однако солдат и казаков было больше. К тому же они отлично стреляли, так что сначала отдельные бойцы, а потом целые группы стали бросать оружие, надеясь спасти себе жизнь.

Лишь несколько отчаянных храбрецов, попробовали вырваться из окружения, но рванулись не в чистое поле, как это ожидали их противники, а попробовали пройти заснеженным оврагом. Один за другим они пробирались в сугробах в полном молчании. Здесь нельзя было пройти ни с конями, ни с добычей, но они ни минуты не колеблясь, бросили все, надеясь сохранить лишь свою свободу.

И вот когда казалось, что опасность уже миновала, и им удалось вырваться, сверху раздался насмешливый голос казака.

— Вы там еще не передохли?

— Шакалы! — в отчаянии закричал один из черкесов с лицом, обезображенным ужасным шрамом.

— А будете лаяться, постреляем и вся недолга! — посулил им с высоты тот же голос. — Сами тогда на корм чекалке[88] пойдете.

Делать было нечего, и башибузуки обреченно принялись карабкаться наверх. Там их тут же разоружали и до нитки грабили, так что к остальным пленникам их присоединили едва одетыми.

— Шестеро? — строго спросил принимавший пойманных черкесов прапорщик.

— Тю, ваше благородие, — расплылся в нахальной улыбке урядник. — Та кто же их, анцыбалов[89] считал? Сколько есть — все ваши!

— Ладно, — махнул рукой Штерн и, приосанившись, положил руку на кинжал. — Гоните к остальным!

Казаки в ответ ехидно улыбнулись, и, отдав честь, поскакали к своим. Николаша проводил их взглядом и развернулся к охранявшим пленников солдатам.

В последнее время он был совершенно счастлив. Война заканчивалась, и молодой человек надеялся скоро вернуться домой. Конечно, родители будут шокированы известием о его скоропалительной женитьбе, однако наверняка будут рады. Тем более что Петранка недавно сказала ему, что ждёт ребенка и они, вне всякого сомнения, будут очень рады внуку или внучке. Вообще, будущая жизнь представлялась ему исключительно в розовых тонах и, размышляя о ней, он не мог не улыбаться.

Глядя на него улыбались и солдаты. Надо сказать, что вид у пообносившегося за время войны Штерна был презабавный. Начнем с того, что сшить офицерской формы было никак не возможно, так что он продолжал ходить в прежней, заменив лишь погоны. Сабли достать тоже не получилось, но Николай обходился шашкой и кинжалом, когда-то давно подаренными ему Будищевым. Вид у него с этим оружием был самый геройский, во всяком случае, сам он именно так и думал. Казаки, конечно, посмеивались над ним, но помалкивали.

Пленным черкесам, уныло бредущим под охраной солдат, тоже не было до него никакого дела и лишь один из них злобно поглядывал на молодого офицера из под густых бровей. Голова его, когда-то бритая, теперь немного обросла, но все равно, лишившись папахи, он сильно мерз. Но не это тяготило джигита, а болтавшийся на поясе русского кривой кинжал-бебут. Он сразу узнал клинок, принадлежавший некогда его покойному брату. Тот до сих пор не был отомщен, поскольку убивший его русский негодяй все еще не был найден. Но вот теперь ему не уйти. Всемогущий Аллах сжалился над своим верным рабом и послал ему возможность отплатить убийце!

Улучшив минуту, башибузук вихрем пролетел мимо караульных и бросился на ненавистного ему офицера. Тот, не ожидая нападения, растерялся и не смог сразу оказать сопротивления. Сцепившись, они покатились по дороге, отчаянно борясь друг с другом. Солдаты поначалу оторопели от подобной наглости, но через секунду, опомнившись, бросились на помощь своему командиру. Федька Шматов первым достиг дерущихся и, боясь зацепить прапорщика штыком, с размаху въехал сапогом черкесу по ребрам. Тот, впрочем, не ослабил хватки, продолжая изо всех сил душить Николая. Но за первым ударом последовал второй, потом подоспели еще солдаты и извивающегося от ярости бандита оторвали от Штерна и оттащили в сторону, награждая попутно ударами приклада.

— Спасибо, братцы, — прохрипел офицер и сделал попытку подняться.

К его удивлению это не удалось, и Николаша со стоном опустившись на землю, изумленно обвел собравшихся вокруг товарищей глазами.