– Ваше величество! – запротестовал Жак, отнимая у своего повелителя бутылку. – Дайте я сам налью. Вы опять промахнетесь. Вот так, вы пейте, а я пойду. Во-первых, ты, товарищ Кантор, не умеешь лепить пельмени, а во-вторых, его величеству будет скучно одному.

Король молча, без тостов и прочих комментариев, цапнул со стола налитый кубок, выхлестал, как воду, и, уже заметно сбиваясь на длинных словах, изрек:

– Я не намерен скучать в одиночестве. Я тоже пойду лепить пельмени. Мне интересно экспериментальным путем проверить гипотезу касательно душевного равновесия.

– Пропало дело… – встревожился Жак. – Ваше величество, сфокусируйте корытца! Королям не положено стряпать, к тому же вы этого не умеете еще сильнее, чем Кантор.

– Чушь! Там нечего уметь. Теоретически знаю, значит, должно получиться. Почему это ты пойдешь, а мы должны тут сидеть и скучать, тем более что наше с Кантором душевное равновесие крайне нуждается в восстановлении? Мы пойдем на кухню все вместе и дружным коллективом быстро налепим много пельменей… И бутылки с собой возьмем. И песни будем петь.

Кантор представил себе вокальные упражнения пьяного короля и всерьез испугался.

– Только песен не надо! Лучше вы мне расскажете, что здесь интересного происходило, пока меня не было.

– Ни в коем случае! – возразил король, раскладываясь и поднимаясь с кресла. – Я пьян, как студент, и могу нечаянно растрепать парочку государственных тайн. Пусть лучше Жак расскажет, если мое пение оскорбляет твой профессиональный слух. Кстати, ты ведь никогда не слышал, как я пою, зачем заранее пугаться?

– Пойдемте, – печально вздохнул Жак, пресекая на корню возможную дискуссию об исполнительских талантах короля. – Я вам покажу, и будем лепить. Кантор, проникнись торжественностью момента. Не думаю, что для тебя когда-нибудь лепили пельмени коронованные особы.

– Вряд ли, – согласился Кантор. – Но одна особа королевской крови когда-то чистила мне концертные костюмы.

– И хорошо чистила? – поинтересовался Шеллар, не в силах оставить без уточнения даже такую мелочь.

– Примерно так же, как сейчас правит.

– Ты виделся с ним?

– Вот еще скажите, что он каким-то образом сумел сохранить это в тайне от вас и вы действительно не знали!

– А что тут уметь… – пожал плечами король. – Если бы я его спросил, возможно, он бы и не сумел. Но я не спрашивал.

Они перебрались на кухню, где действительно находился здоровенный шмат теста и не менее здоровенная миска с рубленым мясом, и разместились вокруг усыпанного мукой стола. Жак принялся раскатывать тесто, а его величество в ожидании торжественного момента созидания облокотился на стол, подперев подбородок кулаком, и поинтересовался:

– Жак, объясни мне, будь добр, что собой представляют те корытца, которые мне надлежит сфокусировать?

– Ой, я допился… – Жак скорчил виноватую рожицу и покосился на Кантора. – Я имел в виду…

– Я понял, что ты имел в виду, мне интересно именно точное значение слова.

– Ну ладно… Корытца – это внутренняя сторона виртуальных очков.

– Они имеют… э-э… корытоподобную форму?

Жак истерически захохотал и чуть не выронил скалку.

– Я сказал что-то особо глупое? – уточнил король.

– Нет, все верно, – простонал Жак. – Но слово-то, слово-то какое получилось! Корытоподобная! Кантор, неужели тебе не нравится?

– Я не люблю таких слов, – заявил Кантор с явно излишней откровенностью. – Они звучат претенциозно, псевдонаучно и идиотски. И еще к ним затрахаешься подбирать рифму.

– Почему? – возразил король. – Сколько угодно. Злобная. Удобная.

Кантор с мрачным видом срифмовал еще несколько вариантов, все с непечатными корнями, и ворчливо добавил:

– Я не об этом конкретном слове, а вообще о словах такого типа.

– Кончайте дискуссию, филологи непризнанные! – оборвал его Жак. – Хотели лепить – так лепите!

Спустя минут десять перемазанный тестом король торжественно возгласил, что Торо был прав насчет душевного равновесия. И еще – что ему нравится лепить пельмени.

– Раз вы так считаете, – послушно согласился Жак. – Только есть вы их будете сами. Те, что налепили.

– С удовольствием, – не отступил король. – А на что это ты намекаешь? На то, что я их плохо слепил? Может, не так хорошо, как ты, но все же лучше, чем Кантор.

– Врете, – возразил Кантор, хотя на самом деле особой разницы между своими и королевскими изделиями не видел. – Чем это мои хуже ваших? Намного лучше. Они ровные и круглые, а у вас на жаб похожи.

– Боже, – Жак возвел глаза к потолку, – за что ты мне послал этих двух пьяных кулинаров?

– Грешен, наверное, – поддел его король. – Ни за что Бог не наказывает даже таких шалопаев, как ты. Вот придет Тереза, мы у нее спросим, она знает за что. Кстати, ты когда женишься, негодник?

– Ваше величество! – обиделся Жак. – Мстить низко и неблагородно!

– Слышишь, Кантор, – пропустив мимо ушей последнее замечание, развил тему король. – Мы с тобой не просто два пьяных оболтуса, мы – кара Божья! Ты осознаешь торжественность момента?

– Интересно, – проворчал Кантор, на полном серьезе вдумываясь в суть греха и божьей кары. – Артуро Сан-Барреда – тоже Божья кара?

– Это кто? – приостановился король. – Что-то знакомое…

– Во допились! – негодующе воскликнул Жак. – Память начала отказывать! Это Ольгин новый хахаль, который почему-то очень понравился Элмару и столь же сильно не понравился Азиль. Я, кстати, не могу понять почему.

– Потому, что Элмар – доверчивый! – пояснил Кантор.

– Да я не то, в общем-то, имел в виду… – растерялся Жак. – Мне он тоже показался вполне нормальным парнем, и я как раз не мог понять, что в нем категорически отталкивает Азиль, а сама она, как всегда, объяснить не может.

– Да он сволочь! – взревел Кантор, забыв о благих намерениях помалкивать о своих неприятных переживаниях. Ну, пьяный, что еще сказать… – Он падла! Он ворюга и мерзавец!

– Вспомнил! – поднял палец король, останавливая поток ругательств, которых у Кантора хватало всегда особенно для Артуро. – Во времена правления Лиги Закона и Порядка в Мистралии был такой полковник Сан-Барреда, кажется, он руководил тайной полицией или был особо доверенным помощником Блая… После переворота Мануэль дель Фуэго лично повесил его на фасаде управления полиции, если я не ошибаюсь.

– Ну да, – подхватил Кантор. – Артуро – его сын. И такая же сволочь, как папаша!

– Ольга в курсе? – поинтересовался король, обратив расфокусированный взор на своего шута.

– А я почем знаю? У нее и спросите, – отозвался тот. – Но, скорее всего, знает. Артуро ей неоднократно жаловался на свою тяжкую судьбу, наверное, и о том, как осиротел, тоже поплакался. Мне кажется, за то она его и прилюбила. Любит она страдальцев, я заметил.

– Неправильно, – возразил король. – Она не страдальцев любит, а всегда всерьез принимает чужие откровения. Ей кажется, что если человек раскрывает перед ней душу, то он выказывает ей особое доверие, на которое надлежит как-то отвечать. И с тобой, товарищ Кантор, ей этого очень не хватало. Нет у тебя привычки плакаться на судьбу и жаловаться на жизнь, не любитель ты развозить сопли. А если бы ты хоть раз поведал ей о том, что тебе довелось пережить, Артуро со своими страданиями стал бы мелок и жалок. Какая-то странная ирония в этом присутствует, вам не кажется, господа?

– Не дождетесь, – ощетинился Кантор, – чтобы я сражался за даму с придурком Артуро, доказывая, что я несчастнее, чем он!

В том, что он действительно несчастнее, даже сомнений не возникало. Как раз в процессе лепки пельменей голова наконец обнаружила избыток спирта в организме и высказала свое к этому отношение.

– Да кто тебя заставляет, – пожал плечами король, откладывая очередной корявый пельмень. – Это было исключительно теоретическое рассуждение. Хотя твое положение, на мой взгляд, не безнадежно. Ну, связалась твоя девушка по глупости с каким-то страдальцем, пока тебя не было, это еще ничего не значит. Может, она его тут же бросит, как только тебя увидит. Все-таки не забывай, что вы с ней повязаны проклятием и никакой Артуро не заменит ей тебя. Вопрос времени. И, если честно, я тебе опять завидую.