— Я благодарен вам, господин кюре, за то, что вы предложили им искупить вину, совершив своего рода паломничество, но в этом нет нужды: я не хочу, чтобы эти женщины здесь оставались!

— Отчего же? Не такое уж это страшное искупление, да и вполне заслуженное…

— Безусловно, но они не чувствуют ни малейшего раскаяния. И пришли лишь потому, что, выполняя решение его высокопреосвященства господина епископа, вы приказали им явиться. Однако ничуть не сожалеют о содеянном. Сегодня моя мать одержала победу: ни к чему, чтобы за ее катафалком, словно за римскими триумфаторами, тянулась горстка пленниц. Пусть уходят! Так Матильде Тремэн будет спокойнее.

— Дело в том… что они не одни.

И правда, десятка три мужчин, стоявших до сих пор в стороне, рядом с ветеранами, направлялись к ним. Некоторые были уже в возрасте, другие намного моложе, но все настоящие жители Котантена: рыбаки, земледельцы, ремесленники, с огрубевшими лицами и глазами, привыкшими смотреть на море и на солнце. Самый старший, опираясь на палку, подошел к Гийому.

— Меня зовут Луи Кантен, я пекарь из Сен-Васт. Я хорошо знал вашего деда, но особенно вашего дядю Огюста, который был на меня очень похож. Мне нелегко говорить, ведь уже давно мы сожалеем о том, что позволили сделать женщинам. Некоторых, как меня, например, даже не было дома… Но сказать это нужно. Если вы хотите, чтобы они ушли, это ваше дело! А мы, мужчины, просим сделать милость, разрешить нам проводить Матильду наверх… Это будет означать, что вы от ее имени нас прощаете и оказываете нам честь. И вы узнаете: Сен-Васт — не только кучка сплетниц, у которых языки хорошо подвешены…

— Я тоже почти из Сен-Васт, — сказал Гийом. — И давно это знаю! Поверьте… я тронут вашим поступком. От всего сердца благодарю вас…

С трудом скрывая волнение, он взял за руки старика, чьи добрые глаза блестели от слез, привлек его к себе и обнял.

— Конечно, согласен, с большой радостью. Мы пойдем вместе. Кто знает, может быть, нам не удастся больше поговорить.

Кантен подвел Гийома к своим товарищам и каждого представил, и тот всем пожал руки. Тремэну было особенно радостно сознавать, что эти люди близки ему, ведь на протяжении стольких лет о жителях Сен-Васт, за исключением Анн-Мари и еще двух-трех человек, он вспоминал с горечью и недоверием. В их глазах Гийом прочел, что они признали его, прежде всего как внука любимого и уважаемого ими человека, а не за его могущество, данное ему богатством, которого никто из них никогда не смог бы приобрести.

— Раз вы хотите проводить мою мать в Ла-Пернель, — сказал Тремэн, обращаясь к ним, — мы пойдем вместе. Но не покажется ли вам дорога слишком тяжелой, господин Кантен?

Пряча улыбку, за него ответил его сын Мишель:

— Не обращайте внимания на его больную ногу! Он может дойти до Барфлера и обратно, и не задохнется! Его и заяц не догонит!

— Однако я надеюсь, что он не откажется от моей руки…

Катафалк двинулся в путь, за ним последовали сопровождавшие его мужчины. В соответствии с принятым на похоронах обычаем, мадемуазель Леусуа собиралась пойти следом, и когда к ней подошел Феликс и предложил поехать в коляске, она отказалась.

— Спасибо, сударь, но я покрепче дядюшки Кантена!

— К тому же ты пойдешь не одна, — воскликнула Анет Кантен, жена старого Луи. — Мы виноваты перед бедной Матильдой, которой причинили столько зла!

— К тебе это не относится! Тебя тогда не было, ведь ты была у сестры, в Морсалине.

— Конечно, но когда я вернулась и узнала о том, что случилось, то и пальцем не пошевелила, чтобы помешать. Потому что испугалась, как и многие другие…

Кроме нее, еще пять или шесть женщин решили взобраться по длинному крутому склону, который вел к Ла-Пернель, и старая дева просияла. Теперь оставались лишь трое непримиримых вокруг вдовы Дюбост, которая, к своему неудовольствию, обнаружила, что ее дочь пошла с остальными, не обращая внимания на сопротивление брата.

— Тебе незачем ходить, ведь я остаюсь с матерью! — сказал он, пытаясь ее удержать.

Но Адель была полна решимости.

— До чего же ты глуп! — процедила она сквозь зубы. — Ты не думаешь, что пора помириться с двоюродным братом?

— Интересно, зачем? — насмешливо спросил Адриан. — Или, может, он тебе понравился?

— На него приятно посмотреть… и потом, почему не попытаться — вдруг и нам что-нибудь достанется от этого богатства, которое скоро засияет прямо у нас над головой. Как бы там ни было, в то время мы были слишком малы и не имели права голоса, так что у него нет причин на нас обижаться. В общем, делай, как знаешь, но я иду.

— Ладно… а если мне идти, то с мужчинами?

— Пожалуй, неплохая мысль! А сам-то ты кто?

Небо, похоже, решило, что пора отпустить грехи, и показалось синими островками в разрывах серых туч, улетавших к востоку. Большие зеленые и красные зонты, которыми некоторые запаслись на случай дождя, теперь могли пригодиться лишь для того, чтобы оживить мрачный колорит похоронной процессии.

Когда, миновав деревушку Змеиную и место под названием Каменный мост, пошли по направлению к квадратной башне Ридовиля, где процессию вместе с господином де Ла Шенье ожидало духовенство, отец Кантен заговорил с Гийомом о том, что лежало у него на сердце.

— Это правда? Говорят, завтра вы деретесь с графом де Нервилем?

— Да. Завтра на рассвете… но откуда вы знаете?

— Вести у нас быстро разлетаются. Ветер здесь дует почти постоянно и вмиг их разносит, но, признаться, эта новость кое-кому по душе… Граф де Нервиль — плохой человек. Многие считают, что он причастен к преступлениям в Волчьей Заводи. Во всяком случае, больше, чем Сэрский монах!..

— Если все так верили в монаха-призрака, зачем же было тридцать пять лет тому назад осуждать человека?

— А-а!.. Альбен Периго очутился там, где ему не следовало находиться, а сказать, что он ни при чем, было некому. Вот и…

Он махнул рукой, и его жест выразил судьбу затерянного мира, где власть сеньора оставалась по-прежнему грозной. И тут же пояснил его словами.

— Видите ли, в наших краях, от Морсалина до Ревиля, все боялись виконта Рауля.

— Как вы можете это объяснить? Ведь на всей этой территории есть, не считая короля, лишь две признанные власти: господин адмирал, командующий военным округом, и аббат в Фекаме… И что же? — Ничего… вы знаете где это, Фекам? До него Бог знает сколько морских миль. Слишком далеко, чтобы монахи стали заниматься погибшей девушкой. А что касается господина адмирала, то я за всю свою жизнь видел его не больше одного раза. Он, наверное, при короле… или того дальше.

Задумавшись, пекарь споткнулся о камень, но Тремэн вовремя поддержал его. Гийом достаточно знал своего врага, и ему был понятен страх этих, в общем, смелых мужчин перед лицом глухой, но реальной угрозы, которую он представлял собой в глазах людей. Да и кто бы стал слушать любого из них после графа? Дед мудро поступил, когда воспользовался случаем, чтобы отправить подальше свою дочь…

— А… каторжник? Не знаете, что с ним стало?

— Нет, никому ничего не известно. Отец его умер от горя лет через пять или шесть после осуждения. Он понимал, что никогда больше его не увидит. Двадцать лет каторги — это не шутка. Альбен наверняка умер от тяжкого труда…

— Если бы его послали на галеры, тогда конечно, но ведь галер больше не существует…

— Они существовали еще совсем недавно! Как раз в шестидесятые годы их с Мальты доставили в Брест, чтобы посмотреть, как тонкие берберские корабли поведут себя в океане, да еще в наших краях. Потом они отправились в Шербург и даже, говорят, плавали к какому-то северному королю. Все равно, Нервили, уж наверное, позаботились о том, чтобы Альбен не вернулся… Да и куда бы он вернулся? После смерти отца граф быстренько забрал дом и клочок земли, который его дед отдал Периго… Мы часто молились за них. Они были славные люди… такие же, как ваш дед. Беда в том, что таким-то чаще всего и приходится страдать.