Тремэн быстро встал на свое место. Судьба не была к нему благосклонна, так как ему придется считаться с солнцем. Но он сохранял спокойствие. Чрезвычайно хладнокровно, не ощущая больше ненависти, как и подобает человеку, которому предстоит выполнить роль палача, он наблюдал за черной фигурой своего врага, тяжелым шагом выходившего на позицию. Пройдет лишь несколько мгновений, и каждый из них вытянет руку, приготовясь открыть огонь. Звук двойного выстрела спугнет стайку чаек, и они улетят к воротам дамбы, а одна из мрачных марионеток рухнет на землю. Быть может, сразу обе?..
Послышался сухой и отчетливый голос Ронделера:
— Вы готовы, господа?
Ни один из дуэлянтов не успел ответить. Возникшая из кустов мохнатая фигура набросилась на графа де Нервиля, одной рукой скрутила его, а другой приставила к его виску пистолет.
— Все назад! Или я убью его на месте… Этот человек принадлежит мне!
— По какому праву? — закричал судья.
— По праву его жертвы! Я Альбен Периго и решил, что сегодня этот подлец вместе со мной отправится в ад!
Не говоря больше ни слова, бывший каторжник поволок Нервиля за отступавшим морем, он пятился, не теряя из виду наблюдавших за ним людей.
Тремэн медленно опустил пистолет. Он узнал в человеке незнакомца, которого повстречал в Ла-Пернель, того, кого называли Отшельником или Стариком…
— Не делайте глупостей! — прокричал Ронделер. — Вы взвалите на себя еще одно преступление, и вас повесят…В ответ издалека раздался смех.
— Вам не придется себя утруждать. Я же сказал вам, что отведу его в ад…
— Послушайте! Вы надеетесь выплыть, но предупреждаю: там зыбучие пески…
— Как раз туда я и иду!.. Прощайте, господа!
Тогда Нервиль, изо всех сил пытавшийся вырваться, стал кричать, звать на помощь и даже умолять Периго отпустить его, обещая ему золота… Стоявшие на берегу уже не могли различить ничего, кроме невнятных криков. При этом никто из них даже не пошевелился: все были зачарованы драмой, разворачивавшейся у них на глазах.
— Я мог бы, — тихо проговорил Гийом, — одним выстрелом убить его и освободить Нервиля, но я бы себе этого никогда не простил!
Господин де Ронделер посмотрел ему в глаза.
— Я мог бы вас об этом попросить… или даже приказать. Но полагаю, что, жертвуя своей жизнью, этот человек приобрел право насладиться местью. Видите ли, если Бог помог ему пережить долгие годы ужасной каторги, то лишь затем, чтобы подарить ему этот момент!
— Почему он не сделал этого раньше? Не понимаю… Не зная, что ответить, Ронделер лишь пожал плечами.
— Смотрите! — сказал он. — Желая причинить своему врагу страшную смерть, этот несчастный без колебаний выбрал ее сам. Это ужасно…
Судья и его жертва достигли опасного места, обозначенного вехами. Рауль де Нервиль был ниже, чем Альбен, и погружался быстрее. Светлый смертоносный песок уже обхватил его за талию, тогда как плащ из козьей шкуры был еще хорошо виден. Чем сильнее он барахтался и старался вырваться, тем быстрее его засасывало. Периго даже не нужно было его удерживать. Сложив руки, он смотрел, как тот погружается в безудержных рыданиях и отчаянных криках. Сам он держался прямо, с высоко поднятой головой, неподвижный словно статуя. Живыми казались лишь его растрепанные волосы, которые шевелил поднимавшийся ветер.
Когда Нервиль скрылся, издав последний стон, Альбен широко перекрестился и тоже исчез в песке. Легкая рябь пробежала по тонкому слою желтоватой воды. Все наблюдавшие за ними на берегу одновременно опустились на колени и перекрестились. Теперь все было кончено…
Варанвиль достал платок, вытер лоб и перевел глаза на друга, из руки которого выскользнул пистолет. Лицо Гийома совершенно одеревенело. Феликс подумал, что столь резко очерченный профиль с высокомерным носом прекрасно подошел бы вырезанной из дерева фигуре, которую обычно устанавливают на носу корабля, или статуэтке какого-нибудь вождя индейцев из племени чероки, наподобие тех, что привозили сражавшиеся в Америке солдаты. Лицо друга было таким же непроницаемым. Феликс положил руку на плечо, показавшееся ему каменным. Но, к удивлению своему, увидел, как по задубевшей щеке катится слеза…
— Ты жалеешь, что у тебя похитили смерть Нервиля?
— Нет. Альбен Периго давно имел на нее право. Но именно его я встретил, когда впервые оказался в Ла-Пернель, и теперь у меня такое чувство, будто я потерял друга… Может быть, он спас мне жизнь.
— Возможно. И благодаря его жертве твой дом все-таки будет построен, и семья Тремэн заживет в мире и покое. Ты не можешь себе представить, как я счастлив!
— Счастлив? Тогда отчего и ты плачешь?
Феликс отвел глаза и неопределенно пожал плечами.
— Наверное, от облегчения. Последние пять дней я просто не мог жить. Я очень боялся, знаешь?
Вместо ответа Гийом обнял своего друга за плечи. В эту минуту их окликнул господин де Ронделер:
— Мне понятны ваше волнение и ваша радость, господа, но не согласитесь ли подкатить коляску господина д'Уазкура? У нас новая неприятность…
И в самом деле, хирург пытался привести в чувства старого дворянина, которого настолько потрясла смерть будущего тестя, что он рассыпался, словно карточный домик, и лежал без движения на перемешанной с фукусом гальке, лицо его было таким же серым, как и парик, нос заострился, и он едва дышал.
— Он что, тоже умрет? — спросил Гийом.
— Не думаю, — подал голос лекарь, — но он перенес сильное потрясение. Какое зрелище для человека его возраста!
— Представление, которое он готовился нам показать, женившись на восемнадцатилетней девушке, было бы, на мой взгляд, не менее шокирующим, — безжалостно произнес Тремэн. — Я пока пойду за экипажем…
Когда чуть позже они с Феликсом вернулись к своим лошадям, небольшая группа людей встретила их дружными приветствиями. Невзирая на больную ногу, Луи Кантен опередил бальи и, бросив свою палку, кинулся к Гийому в объятия, не зная, плакать ему или смеяться.
— Если бы вы знали, как мы счастливы, господин Тремэн…
— Зовите меня Гийомом! Вы же знаете, что я вам родня. Старик покраснел словно солнце на закате и разрыдался от радости и волнения… Бальи Ренуф воспользовался моментом и заговорил.
— Это правда. Мы все видели со старого редута на кладбище. Сегодня в Сен-Васт замечательный день, потому что исчез последний из Нервилей. Мы так вам за это благодарны!
— Если вы все видели, то знаете, кого следует благодарить… и оплакивать! Невинного человека тридцать лет назад отправили на галеры, и сегодня он пожертвовал собой, чтобы избавить вас от злого гения.
— Мы отслужим обедни, всех соберем на них, и жаль, что не можем сделать большего. Мы уже предупредили господина де Фольвиля — он наблюдал вместе с нами и с высоты бруствера благословил бухту и отпустил грехи этому мужественному человеку. Он пошел за чем-то домой… да вот и он!
Кюре бежал к ним, приподняв обеими руками сутану, из-под которой виднелись его кривые, как у кавалериста, проворные ноги, обутые в башмаки с пряжками. — Какая ужасная смерть! — сказал он, переводя дух. — Воистину пути Божьей справедливости бывают извилисты! Как бы там ни было, все, что он ни совершает, во благо. Держите! Я должен отдать это вам.
Из просторного кармана он извлек письмо и протянул его Тремэну.
— Только что пожертвовавший собой человек приходил ко мне вчера под покровом ночи, попросил исповедаться и дал мне эту записку, настаивая на том, чтобы я передал ее вам сегодня утром после дуэли. Я, разумеется, согласился, но предложил ему прийти на исповедь утром, перед службой. Он отвечал мне, что ему предстоит долгое путешествие и что он желает примириться с Богом прежде, чем отправится в путь. Я уступил его желанию, и вот его письмо!.. Нет, не открывайте сейчас: несчастный выразил особое желание, чтобы вы были одни, когда станете читать. Гийом кивнул в знак согласия, поблагодарил священника, положил в карман записку, пожал всем руки, но отказался последовать за ними в трактир. Ему понятно было их желание отметить исчезновение ненавистного человека, но в то же время это означало бы празднование гибели бывшего каторжника, чего Тремэн делать ни за что не хотел. Наоборот, он мечтал побыть один в своей комнате, подумать о человеке, которого любила его мать, и постараться лучше узнать его, прочитав его послание…
