Тут дядя сказал визирю:

– Разумеется, я знаю, кто такой евнух. У нас в стране тоже такое проделывают: сладкоголосых мальчиков кастрируют, чтобы их пение и впредь оставалось таким же сладким. Но как могут лишенные пола создания различаться на простых и настоящих евнухов? Наверное, имеется в виду, что один эфиоп, а другой славянин?

– Нет, мирза Поло, – ответил Джамшид и пояснил по-французски, чтобы мы не запутались в незнакомых словах на фарси: – Обычный евнух лишается своих яичек еще в детстве, чтобы он вырос покорным и послушным, а не своевольным по натуре. Это легко сделать. Мошонку ребенка туго перетягивают нитью у самого основания, по прошествии нескольких недель она уменьшается, чернеет и отваливается. Этого вполне достаточно, чтобы получить хорошего слугу, но и только.

– А разве евнух может еще для чего-нибудь пригодиться? – спросил дядя Маттео, уж не знаю – искренне или с сарказмом.

– Конечно, он может стать хранителем ключей, но для этого евнух должен занимать исключительно привилегированное положение. Ведь ему предписано находиться при anderun и следить за покоями, в которых живут жены и наложницы его господина. А эти женщины, особенно если хозяин не слишком балует их в своей постели, могут быть очень предприимчивыми и изобретательными даже с вялой мужской плотью. Потому-то раб такого рода должен быть лишен всей своей оснастки – не только камушков, но и отростка. И для этого требуется очень серьезная операция, ее совсем не просто сделать. Посмотрите туда и обратите внимание на товар, который изучают покупатели.

Мы посмотрели. Торговец приказал обоим рабам скинуть шаровары, и они стояли, обнажив свои промежности под испытующим взглядом престарелого персидского иудея. Толстый чернокожий мужчина не имел внизу волос, у него не было мошонки, но член был внушительной величины, хотя и неприятного пурпурно-черного цвета. Я подумал, что женщина в гареме, готовая пойти на риск ради мужчины и развращенная настолько, чтобы пожелать почувствовать внутри себя подобную штуку, может придумать, как укрепить ее и придать ей жесткость. Однако у гораздо более приятного на вид молодого славянина не было даже вялого придатка. Он демонстрировал лишь поросль светлых волос на «артишоке»: что-то наподобие маленького белого кончика причудливо выступало из волос, в противном случае его пах был бы совсем как у женщины.

– Bruto barabao![129] – проворчал дядя Маттео. – Как это делается, Джамшид?

Без всякого выражения, словно он читал медицинский текст, визирь сказал:

– Раба приводят в комнату, прокуренную дымом от листьев банджа, сажают в горячую ванну и дают выпить терьяк – все это делается, чтобы притупить боль. Хаким (то есть лекарь) во время операции берет длинную тесьму и туго обматывает ею пенис раба от самого кончика к основанию, захватывая также и мошонку с яичками, так что все органы становятся одним целым. Затем, используя очень острое лезвие, хаким отсекает все разом. Он сразу же прикладывает к ране, чтобы остановить кровь, истолченный в порошок изюм, грибы-дождевики и квасцы. Когда кровотечение прекращается, хаким вставляет внутрь чистое птичье перо, которое останется там в течение всей жизни раба, так как основная опасность этой операции заключается в том, что мочеточник может оказаться закрытым после извлечения пера. Если три-четыре дня спустя моча не станет проходить через перо, раб обязательно умрет. Как ни печально, это обычно происходит в трех случаях из пяти.

– Capon mal capona![130] – воскликнул отец. – Это звучит отвратительно. Вы и правда наблюдали эту процедуру?

– Да, – ответил Джамшид. – Я наблюдал с некоторым интересом, когда это проделывали со мной.

Я должен был понимать, как это связано с его постоянным меланхоличным внешним видом, и вполне мог бы промолчать. Но вместо этого выпалил:

– Но вы же не толстый, визирь, и у вас есть борода!

Джамшид не сделал мне замечания за мою наглость, а спокойно ответил:

– У тех, кого кастрировали в младенчестве, никогда не растет борода, а их тела становятся тучными и женственными, часто отрастают даже большие груди. Но если операция сделана уже после того, как раб вступил в пору половой зрелости, он остается мускулистым и мужественным, по крайней мере внешне. Я был взрослым мужчиной, имел жену и сына, когда на нашу деревню напали курдские работорговцы. Курды разыскивают только здоровых рабов для работы, и поэтому моих жену и малыша пощадили: их просто изнасиловали несколько раз, а затем убили.

Мы потрясенно молчали, испытывая неловкость, но Джамшид добавил почти небрежно:

– Ах, ну разве я могу жаловаться? Может, не случись этого, я по сей день так и сажал бы просо. Однако лишенный естественных мужских желаний – пахать землю и воспитывать потомство, – я свободен вместо этого воспитывать свой интеллект. Теперь я поднялся до поста визиря шахиншаха Персии, а это не так уж мало.

Легко выбросив из головы предмет нашего разговора, он сделал торговцу рабами знак подойти и выслушать наши требования. Торговец оставил своих помощников приглядывать за осмотром двоих рабов, которых уже выставили на продажу, и подошел к нам, улыбаясь и потирая руки.

Я был почти уверен, что отец купит мне миловидную девушку-рабыню, которая способна на большее, чем слуга, или хотя бы молодого человека моего возраста, который станет мне товарищем. И поэтому то, что сказал отец торговцу, мне совершенно не понравилось, а требования его были следующие:

– Пожилой мужчина, имеющий опыт путешествий, и чтобы до сих пор был в состоянии путешествовать. Разбирающийся в дорогах Востока – так, чтобы он мог и защищать, и наставлять моего сына. И пожалуй… – он бросил косой взгляд на визиря, – не евнух. Не по душе мне эти восточные обычаи.

– У меня есть как раз такой человек, мессиры, – сказал торговец, прекрасно говоривший по-французски. – Зрелый, но не старый, лукавый, но не коварный, опытный, но не расположенный командовать. Но куда же он подевался? Ведь был здесь еще мгновение назад…

И хозяин отправился на поиски в свое стадо, или, правильнее сказать, в свои стада, потому что в загоне было не только множество рабов, но также и некоторое количество крошечных окрашенных хной персидских лошадок, которые таскали повозки от города к городу. Загон был частично огорожен, а частично прикрыт этими повозками, в которых торговец со своими помощниками и живым товаром путешествовали днем и спали ночью.

– Этот человек – просто идеальный слуга для вас, мессиры, – продолжал торговец, нервно оглядываясь. – Он принадлежал многим хозяевам, а потому много путешествовал и знает множество земель. Он говорит на нескольких языках и обладает многочисленными талантами. Но где же он?

Мы продолжили обходить рабов – мужчин и женщин, которые были связаны легкой цепью, соединявшей их ножные оковы, – и миниатюрных лошадей, которые не были связаны. Торговец уже явно сильно встревожился, так как потерял того самого раба, которого собирался продать.

– Я освободил его из связки, – бормотал он, – и приковал к одной из своих лошадей, которую он должен был почистить для меня…

Его речь прервало громкое и пронзительное лошадиное ржание. Маленькая лошадка с развевающимися рыжими гривой и хвостом стремительно выскочила из одной из крытых повозок. Она буквально взлетела вверх на какое-то мгновение, как волшебный стеклянный конь, о котором рассказывала шахрияр Жад, так как ей пришлось перепрыгнуть через кровать и смести скамейку, предназначенную для возницы, чтобы оказаться на земле. Когда лошадь, высоко подпрыгнув, описала дугу, цепь, привязанная к ее ноге, проделала то же самое, и человек на другом ее конце вылетел из повозки, как пробка из бутылки. Он тоже пролетел через входное отверстие повозки и ударился о землю, подняв пыль. Поскольку лошадь все еще пыталась убежать, она протащила человека и подняла буквально облако пыли, прежде чем торговец рабами сумел схватить испуганное животное за уздечку и положить конец этому короткому представлению. Рыжая грива маленькой лошадки была расчесана до блеска, но ее хвост был растрепан. То же самое можно было сказать и о нижней части тела мужчины, поскольку его шаровары путались у него между ног. Он сел на мгновение, чтобы перевести дыхание, но смог издать только несколько слабых восклицаний на разных языках. Затем он поспешно привел в порядок свою одежду, потому что торговец рабами подошел к нему, встал рядом и принялся изрыгать проклятия, пиная несчастного ногами до тех пор, пока тот не встал. Раб был примерно ровесником моего отца, только его неряшливая борода, казалось, отросла всего лишь недели за две и плохо прикрывала скошенный подбородок. Поросячьи глазки хитро поблескивали, а большой мясистый нос нависал над такими же мясистыми губами. Он был не выше меня, но гораздо толще, с пузом, которое отвисало на манер его носа. Вообще этот человек напоминал птицу-верблюда.