С этими забавными существами я уже сталкивалась, когда мы жили в Исиоло. Недалеко от нашего дома была нора дикобразов. У некоторых из них были обычные черно-белые иглы, у других — черные с кирпично-красным. Дикобразы такой необычной окраски попадались впервые и вызвали большой интерес у зоологов. Не без труда нам удалось послать одну пару в лондонский зоопарк, и их там широко разрекламировали — но через некоторое время красный пигмент на их иглах превратился в обычный белый. Это произошло так быстро и неожиданно, что поспешно собрали целый консилиум, и дикобразов посадили на диету, богатую каротином, пока не восстановилась их необычная окраска. Стало ясно, что на окраску игл можно влиять при помощи пищи, но загадка наших дикобразов в Исиоло так и осталась нерешенной: они жили в одной норе, ели то же, что и остальные, однако только у них появилась иная окраска.
Последние дни нам не попадались следы гепардов. Но через пять дней семейство появилось у Охотничьей акации, и мы были удивлены, обнаружив, что их след ведет в обратном направлении к равнинам Кенмера; мы не могли понять, зачем им понадобилось охотиться в этих джунглях, когда они были совершенно сыты. Как ни странно, и на следующий день они опять отправились туда же. Мы нагнали их, когда они переходили реку в двух милях ниже по течению. Мне хотелось заманить их на сухую равнину возле лагеря, и я стала размахивать куском мяса. Пиппа тут же одним мощным прыжком перемахнула на наш берег. Молодые с тревогой смотрели ей вслед, но сами не смогли перепрыгнуть и шлепнулись в воду — только Мбили отыскала более узкое место и прыгнула, даже не замочив лап. Я впервые видела, как молодой гепард прыгает через речку, — котята предпочитали переходить вброд, тем более что здесь было достаточно мелко и можно было не бояться крокодилов. Никогда не видела я и того, чтобы семейство Пиппы играло в воде — совсем непохоже на Эльсу с малышами, которые обожали плескаться и плавать в глубоких местах; нередко они часами прохлаждались на отмелях. Правда, Пиппа плавала в океане, когда мы снимали «Рожденную свободной», да и то она решалась входить в море только вслед за мной, а сама никогда не шла в воду.
Хотя в этом отношении гепарды непохожи на львов, но напоминают их своей привязанностью друг к другу, по крайней мере в молодом возрасте, пока они с матерью. Дети Пиппы были дружной, отлично подобранной и веселой командой: Уайти — самая умная, Тату — наиболее дикая и независимая, а Мбили — самая дружелюбная, к тому же великая разведчица и невероятно потешная фокусница. Нам постоянно приходилось держать ухо востро, особенно когда дело касалось Мбили: она считала, что сумку с камерой, молочный бидон, корзинку из-под мяса, шляпу или бинокль подвешивали на дерево специально для ее забавы. Она лукаво поджидала, пока мы отвлечемся, потом хватала какую-нибудь вещь, трясла перед носом у сестер, дразня их, и в конце концов вся команда уносилась на равнину, разбрасывая наше имущество по высокой траве. Мы гнались за ними, пытаясь спасти свои вещи, пока их не изжевали или не разгрызли. Охота для молодых все еще была нелегкой задачей: трава почти везде достигла такой высоты, что гепардам было трудно заметить добычу, — только головы водяного козла или страуса проплывали над травой, но эта добыча была для гепардов слишком крупной. Если мы не приносили мяса, Мбили сразу же сильно худела. Голодные грифы неотступно следовали за гепардами, предупреждая всех вокруг о присутствии хищников, и это еще больше усложняло обстановку. Даже львам, по-видимому, с трудом удавалось нападать на добычу, и они стали появляться совсем редко. Так что я искренне удивилась, проснувшись однажды ночью от глухого рычания — я зажгла фонарик, и только это помешало льву, который уже переходил мостик, войти в мою палатку. Конечно, нашего семейства и след простыл.
Через два дня мы отыскали следы гепардов на дороге, проходящей мимо лагеря. Когда мы нашли их, они были крайне голодны; ясно, что Пиппа сознательно избегала заходить в наш лагерь — она же прекрасно знала, что там всегда есть мясо. Неделю спустя она повела молодых вокруг лагеря, но не зашла к нам поесть. Мы увидели их ближе к вечеру, и они пошли за нами, чтобы получить еду, но остановились в пятистах ярдах от лагеря. Хотя уже стемнело, нам пришлось нести им мясо: Пиппа ясно дала понять, что ни она, ни молодые не сделают ни шагу дальше. Она привела их в лагерь лишь один раз, когда там была заперта Уайти, и то на одну минуту. Меня радовало, что она позволяла подходить к детенышам только Стенли, Локалю и мне; значит, девять месяцев долгих изматывающих странствий по зарослям в поисках гепардов не прошли даром — молодые становились дикими, а этого я и добивалась.
19 июня они отпраздновали свой день рождения — десять месяцев, — гоняясь за однорогим ориксом. Я с восхищением следила за ними — этих крупных антилоп с длинными острыми рогами боятся почти все хищники. Орикс с обломанным рогом, похожий на легендарного единорога, как будто бы знал, что малыши только хотят порезвиться, и не особенно встревожился, когда все трое припустились за ним. Пиппа же заинтересовалась страусами, которые появились на противоположном берегу реки. Пока она сидела на муравейнике, поглощенная созерцанием птиц, Мбили изо всех сил старалась добраться до бидона с водой, который я подвесила на дерево. Прыгая как на пружинах, напрягаясь всем своим тонким телом, она наконец ухитрилась сбить бидон вниз и, конечно, ее окатило водой. Ошарашенная, она взглянула на нас, но, увидев, что мы покатывались со смеху, стала танцевать вокруг поверженного наземь бидона, награждая его оплеухами. Глядя, как развлекается счастливое семейство, я вспомнила Пиппу, когда ей исполнилось десять месяцев и она была с нами на побережье, — избалованное ручное животное, которому была доступна единственная радость — бегать вдоль берега на длинном поводке. Как я была счастлива, видя, что она с малышами живет на свободе и каждый делает, что ему вздумается.
Ближе к вечеру я вышла прогуляться по дороге и набрела на страусов, которых Пиппа заметила в это утро. Я не раз встречала это семейство — родителей и восемь страусят-подростков. Хотя птенцы все еще сохраняли одинаковую буроватую окраску, их нетрудно было отличить друг от друга. Я разглядывала их в бинокль довольно долго, как вдруг они поставили хвостики торчком, распушили перья у основания шеи и уставились на меня. Оглянувшись, я увидела Пиппу с молодыми — они крались, припадая к земле, позади меня и, перейдя дорогу, стали подбираться к страусам. Через несколько ярдов молодые отстали и, вытянув шеи, следили, как Пиппа ползет к птицам. Дрожа от возбуждения, малыши замерли, не двигаясь, как мне показалось, целую вечность, и вдруг я увидела, что страусы разделились на две группы — одни побежали налево, другие — направо, а самый маленький страусенок стал кружиться, кружиться на месте и наконец забился в траву. Решив, что Пиппа вот-вот его прикончит, и подождав еще минут десять, я стала потихоньку подходить. Малыши все еще не трогались с места, и мне следовало бы сообразить, что Пиппа не кончила охоту — иначе она позвала бы молодых своим «прр-прр» или подала бы им еще какой-нибудь неуловимый сигнал. Когда я подошла ближе к лежащему страусенку, он внезапно вскочил, судорожно растопырив перья на крыльях, так что они стали похожи на раскрытые веера, и с трудом заковылял прочь. Тут я увидала зияющую рану у него в правом боку. Пиппы нигде не было. Упустив добычу, Пиппа обычно возвращалась к детям, а они всегда ждали ее на одном месте, словно повинуясь приказу. Я услышала, что малыши издают резкие чирикающие звуки, и догадалась, что она все еще преследует страусов.
До сих пор мне не удавалось наблюдать, как Пиппа убивает добычу. Я находила ее всегда уже за едой. Но я знала, что она душит свои жертвы. Многие хищники предпочитают такой способ — это наиболее скорая смерть для жертвы и, кроме того, нет никакого риска напороться на ее рога. Если им не удается вцепиться в горло, они захватывают в пасть морду жертвы или находят еще какое-нибудь особенно уязвимое место. Хватать страуса за шею рискованно — он может вспороть нападающему брюхо одним ударом своей мощной ноги. Пиппа, очевидно, гоняла страусенка кругами, пытаясь сбить его с ног, а когда он свалился, она, вероятно, уселась на него и впилась в него сзади — там, где он не мог отбиться клювом. Мой приход помешал ей прикончить птицу — оставалось надеяться, что хоть теперь Пиппе удастся положить конец ее мучениям. На следующее утро, как только рассвело, мы пошли по следам, но ничего не обнаружили. А когда часа два спустя Пиппа и малыши появились с пустыми животами из зарослей акации, я поняла, что страусенок все-таки удрал.
