Однажды нас встретила только Пиппа, и я почувствовала, что случилась беда. А когда немного погодя она позвала: «прр-прр» и малыши прибежали на зов, я заметила, что Сомба как-то странно принюхивается к следам и прислушивается к шороху травы, раздвигаемой другими малышами.
Когда она подошла поближе, я увидела, что оба глаза у нее закрыты и ужасно распухли. Нижние веки почернели, а глазные яблоки затянула толстая пленка, похожая на третье веко, оставив чистым только крохотное пятнышко в наружном углу правого глаза. Несчастная Сомба шла, как слепая, ловя звуки и запахи, но больше никаких повреждений я не заметила. Должно быть, кобра плюнула прямо ей в глаза. Я дала ей вдоволь мяса, и она охотно брала его у меня из рук. Потом она даже хотела поиграть вместе с остальными детенышами, но вскоре легла и закрыла глаза. И тут — только этого не хватало! — я увидела Мбили в нескольких сотнях ярдов возле дороги. К счастью, на дороге показался лендровер, и Мбили исчезла. Я узнала директора заповедника и, остановив машину, сказала ему, что с Сомбой случилось несчастье. Он посоветовал промыть ей глаза слабым раствором марганцовки. Марганцовка у меня была, и мы пошли за ней в лагерь. Возвращаясь с лекарствами в послеобеденное время, мы увидели след Мбили возле Пятой мили. Очень обрадованные, что теперь их с Пиппой разделяет около двух миль, мы пошли дальше к равнине Ганса; наши гепарды оказались на прежнем месте.
Я захватила большой кусок ваты и побольше раствора марганцовки — вполне возможно, что почти все прольется впустую, пока я буду пытаться лечить Сомбу. Стоило мне подойти к ней, как она пришла в бешенство и стала яростно отбиваться от меня вслепую. Пришлось дожидаться, когда она примется пить молоко, — тут я быстро прижала к ее глазам пропитанную раствором вату, так что ей залило марганцовкой всю мордочку. Еще четыре дня подряд я повторяла этот трюк, пользуясь любой возможностью. За это время глаза у нее почти совсем очистились, и маленькая ведьма теперь прекрасно видела, куда «нацеливать» свои когти. По крайней мере эта успешная защита показала мне, что она совсем здорова, и я обрадовалась, что не пришлось пустить в ход снотворное, и уже не нужно тащить Сомбу в лагерь в большой сумке, которую я прихватила на тот случай, если придется поместить ее в вольер для лечения.
Я глубоко сочувствовала Сомбе, но все же не настолько, чтобы испытывать и на себе последствия встречи с коброй. А это едва не случилось. Я попросила Локаля починить пол в «ванной комнате», пристроенной к моей хижине. Только он ушел, как тут же прибежал обратно и показал мне ногу, забрызганную какой-то мутной жидкостью — это был яд плюющей кобры. Она пряталась под досками пола, и он заметил ее, как только приподнял доску; за ту секунду, пока брошенная доска шлепнулась на место, кобра успела плюнуть; к счастью, из-за своей неудобной позиции она не попала ему в глаза (но все же кожа, пораженная ядом, сошла и по всей ноге остались светлые обесцвеченные шрамы). Мы с величайшими предосторожностями снова приподняли доску — и вот она, я ясно увидела ее в полумраке: серая кобра толщиной с мою руку, свернувшаяся в тугой клубок. Мне расхотелось выгонять ее оттуда палкой — убить такую огромную змею нам все равно было нечем, а вдруг она разозлится и начнет кусаться? Так что мы решили пойти за помощью к директору. Не успели мы отойти от лагеря, как он сам подъехал к нам на своем «волво» с двумя ведущими осями — только на этой мощной машине и не рискуешь застрять на наших грязных дорогах. Удивительно, что кобра осталась на месте после того, как Локаль открыл ее убежище, а потом прихлопнул упавшей доской; она все еще была там, и директор всадил полный заряд прямо в тугие кольца. Это было настоящее чудовище — семь футов четыре дюйма! А самая крупная плюющая кобра, по авторитетным источникам, превышала девять футов. Но с меня было вполне достаточно и семи, чтобы отбить охоту пользоваться ванной комнатой вместе с плюющей коброй. Под досками мы нашли много углублений и вмятин — должно быть, она довольно давно поселилась под полом.
В спальне у меня обитало еще одно пресмыкающееся — самка агамы длиной примерно фут. Была она тускло-бурого цвета — нищенское рубище по сравнению с броским нарядом самца, у которого бирюзовое тело и ярко-оранжевая голова. В нашем лагере поселилось несколько этих безобидных ящериц, но именно эта самочка почти совсем приручилась: много недель она спала в ямке у двери, прямо под засовом; она нисколько не пугалась, если я задевала ее, запирая дверь.
Бок о бок с агамами ютились маленькие гекконы, они откладывали яйца в стенах из пальмовых стволов, устраивая детские в удобных ямках, хорошо защищенных от дождей и врагов. Эти мирные существа совсем меня не боялись, особенно в сумерках, когда я включала свет и к лампе устремлялось множество насекомых. Тут гекконы устраивали засаду и молниеносно ловили одно насекомое за другим, однако они никогда не подбирались чересчур близко к горящей лампе.
Раз уж я пишу о холоднокровных животных, то надо признаться, что раньше мне было невдомек, какую помощь хищникам оказывают лягушки. Я поняла это, наблюдая за Пиппой. Уже две недели она провела на равнине Ганса, и вот однажды утром мы с ней внимательно прислушивались к хору лягушек — они распевали в нескольких сотнях ярдов вверх по руслу.
Внезапно кваканье оборвалось. Пиппа бросила: «прр-прр», и семейство мгновенно скрылось из глаз. Потом мы нашли свежие следы льва, которые вели к канаве; лев, очевидно, напугал лягушек, а их внезапное молчание предупредило Пиппу об опасности.
Погода наконец улучшилась, и Пиппа отыскала прекрасное место для встреч под большой терминалией, в миле от Мулики. Когда бы мы ни появились, стоило нам позвать — и гепарды не заставляли себя ждать, особенно если они успели проголодаться. Дважды они не приходили, но оба раза кружащиеся грифы приводили нас к туше только что добытой молодой газели Гранта. И каждый раз Пиппа сидела невдалеке и так долго позволяла малышам возиться с добычей, что я не сомневалась — она хочет, чтобы они научились вспарывать туше брюхо. Сомбе было не до того — она защищала добычу, стараясь отогнать от нее Тайни, так что оставался один только Биг-Бой. Ему наконец удалось вытащить внутренности. Только после этого Пиппа приняла участие в общей трапезе.
Снова настало рождество. К этому празднику у меня в «кабинете» вывелось уже пятое поколение нитехвостых ласточек, и птенцам как раз пришла пора слетать с гнезда. Эти славные птички доверяли мне безгранично, не обращали ни малейшего внимания на мою постоянную возню прямо под их гнездышком, устроенным на стропилах. В пяти футах от гнезда я прикрепила насест, и теперь родители сидели на нем, приглашая птенчика расстаться с гнездом. Но слеток никак не мог набраться смелости и еле-еле удерживал равновесие на самом краю гнезда; ему было, должно быть, очень страшно, хотя родители старались подбодрить его оживленным щебетом. В конце концов они улетели из хижины, чтобы выманить птенца, и добились своего — он нырнул вниз и спланировал на насест, цепляясь за него, как утопающий за соломинку. Родители в тот же миг прилетели и уселись справа и слева от своего перепуганного дитяти, заливаясь веселым щебетом. И все это происходило в каких-нибудь двух ярдах от моего стола, пока я писала письма. Я очень полюбила это счастливое семейство — они жили рядом с нами уже два года и, очевидно, считали нас совсем безобидными существами.
Дождавшись успешного завершения этого эксперимента, я занялась новогодней елкой. Я нашла маленькое деревце баланитеса и развесила на его длинных шипах набор елочных украшений, который собрала за многолетнюю жизнь в зарослях; все игрушки присланы друзьями с разных концов света, так что это была поистине интернациональная коллекция.
Праздничный наряд довершила золотая мишура, и деревце выглядело хоть куда. В этом году у меня к празднику был припасен сюрприз для наших работников — новогодняя песенка «Мирная ночь, святая ночь» на языке суахили. Эту запись мне подарили в австрийском посольстве, перевод был сделан для африканцев в честь стопятидесятилетия со дня создания этой знаменитой австрийской новогодней песенки. И вот, когда я зажгла свечи и раздала всем обычные подарки — сигареты, сласти и деньги, — мы поставили пластинку на проигрыватель, который Джордж преподнес мне к Новому году. Меня глубоко тронули эти минуты — я видела, как мои помощники слушают, а глаза их раскрываются все шире и наполняются мягким светом, потому что музыка находила отклик в их сердцах. Как много значило для меня, уроженки Австрии, это впечатление, произведенное музыкой на трех простых африканцев, не видевших ничего, кроме родных зарослей.
