Если бы не трехдневная борода на щеках, он снова почувствовал бы себя вполне самим собою. Он попытался даже засмеяться, но вышла довольно жалкая попытка. Жена Сен-Пьера, казалось, его не слушала. Она только вдумчиво и пристально смотрела на него, смотрела прямо в душу своими широко открытыми лучистыми глазами. Затем она села, но на таком расстоянии, чтобы он не мог коснуться ее своей протянутой рукой.

— Вы — сержант полиции! — сказала она голосом, в котором не было прежней мягкости. — И вы честный человек, мсье, так как боретесь со злом. Не правда ли?

Она говорила с ним, точно судья; она требовала от него ответа.

Он кивнул головой.

— Да, это верно!

Ее глаза заблестели еще ярче.

— И вы предлагаете свою дружбу неизвестной женщине, покушавшейся на вашу жизнь. Почему же, мсье?

Он был прижат к стене. Разом почувствовал все свое унижение, всю невозможность сознаться, что за безумный порыв толкнул его к ней, когда он не знал еще, что она жена Сен-Пьера. Но она не стала ждать его ответа.

— Этот… этот Черный Одемар… Чтобы вы с ним сделали, если бы его поймали? — спросила она.

— Его бы повесили как убийцу, — ответил Дэвид.

— А для покушающегося на убийство, если покушение почти удается, какое существует наказание?

Нетерпение заставило ее подвинуться к нему еще ближе. Щеки ее пылали, и она крепко стиснула руки.

— От десяти до двадцати лет, — сказал он. — Хотя бывают и смягчающие обстоятельства.

— Если бы они сейчас и были, то вы о них не знаете! — перебила она его. — Вы говорите, что Роджер Одемар — убийца. И вы знаете, что я покушалась на вашу жизнь. Так почему же вы хотите быть моим другом и врагом Роджера Одемара. Почему, мсье?

Карриган безнадежно пожал плечами.

— Да, это так! — сознался он. — Вы правы, что здесь нет последовательности. Я обязан арестовать вас и доставить на Пристань, как только буду в состоянии. Но, видите ли, во всем этом есть что-то необычайное. Я почти умирал, а вы спасли мне жизнь, потому что произошла какая-то ошибка и…

— Все это нисколько не меняет дела! — настаивала жена Сен-Пьера. — Ведь не будь тут ошибки, то произошло бы убийство, вы понимаете, мсье? И если бы за скалой был кто-то другой, то он погиб бы непременно. Закон назвал бы это убийством. Если Роджер Одемар преступник, то и я тоже преступница. И человек долга не станет проводить между нами различия только потому, что я женщина.

— Но… Роджер Одемар был настоящим злодеем. Он не заслуживает пощады. Он…

— Все это возможно, мсье!

Она встала со сверкающими глазами. Ее красота в эту минуту напоминала красоту Кармин Фэнчет. С безмолвным изумлением смотрел он на ее стройную фигуру, пылающие щеки, блестящие волосы и глаза, сверкающие алмазным блеском.

— Я пожалела вас и подошла к вам, — продолжала она. — А когда увидела, как вы лежите на песке, мне захотелось, чтобы вы остались в живых. Бэтиз говорит, что я поступила неосторожно и вас следовало бросить. Может быть, он и прав. И все же… Даже Роджер Одемар, наверно, пожалел бы вас.

Она быстро повернулась, и он понял, что она уходит. Уже в дверях она сказала:

— Бэтиз сейчас поможет вам, мсье.

Дверь открылась и закрылась. Она ушла. И снова он один в каюте.

Его изумила быстрота происшедшей в ней перемены. Правда, она не возвышала голоса, но он слышал, как вся она дрожала от охватившего ее волнения. Он видел, как горели ее глаза и лицо. Очевидно, он что-то сказал или сделал, что страшно взволновало ее и мгновенно изменило отношение к нему И вдруг от одной неожиданно пришедшей ему в голову мысли он густо покраснел под покрывшей его лицо щетиной. Неужели она приняла его за негодяя? Ведь он опустил протянутую руку и изменился в лице, когда узнал, что она жена Сен-Пьера. Это-то и возмутило ее. Краска медленно сошла с его лица. Нет, это невозможно. Она не могла так понять его. Просто сравнила себя с Роджером Одемаром и подумала, что она сама в опасности, и Бэтиз прав, что следовало оставить его умирать на песке.

Эта мысль утешила немного Карригана. Теперь ему ясно стало, какую жалкую роль играл он в эти последние полчаса. Он предложил жене Сен-Пьера свою дружбу, хотя и не имел права это делать, и она знала, что он не имеет права. Он — это закон, а она, подобно Роджеру Одемару, — преступница. Она поняла своим тонким женским чутьем, что между ними нельзя проводить различия, если не иметь какой-либо тайной причины. И теперь Карриган должен был сознаться самому себе, что такая причина у него была. Эта причина явилась в то самое мгновение, как только он увидел ее в первый раз, лежа на раскаленном песке. Он боролся с ней в лодке; но в те захватывающие мгновения, когда это прекрасное нежное существо бесстрашно ринулось в бурлящие волны у порогов, он был побежден. Ее глаза, ее волосы, ее нежный тихий голос, звучавший ему, когда он метался в бреду, — все это властно и навсегда вошло в его душу. И она увидела это по его глазам и лицу, когда он опустил руку, узнав, что она — жена Сен-Пьера.

Если раньше Карригану приходилось разбираться в побуждениях преступника, он всегда старался поставить себя на его место. Так и сейчас он попытался взглянуть на создавшееся положение с точки зрения Жанны-Мари-Анны Булэн. Он был доволен, что покушение на его жизнь оказалось только роковой ошибкой и что до последней минуты она обстреливала за скалой кого-то другого. И все же она совершенно не обнаруживала желания эту ошибку объяснить. Она решительно отказалась от всякого объяснения. Отсюда был только один вывод. Сохранить в тайне причину своего покушения на убийство жене Сен-Пьера было гораздо важнее всякого разъяснения.

Дэвид сознавал, что и он был небезупречен. Он поддавался той же самой слабости, что и начальник N-ской дивизии, когда они чуть не повздорили из-за Кармин Фэнчет.

— Клянусь небом, она непричастна к преступлению своего брата! — говорил Мак-Вейн. — Я ручаюсь за это своей головой, Карриган!

И так как начальник дивизии с его шестидесятилетним опытом был убежден в этом, то Кармин Фэнчет не задержали как сообщницу, и она вернулась в свою родную глушь, не задетая правосудием, потребовавшим жизнь ее брата. Он никогда не забудет своей последней встречи с Кармин Фэнчет и ее глаз — огромных, черных, сиявших благодарностью при виде старика Мак-Вейна и загоравшихся огнем смертельной ненависти при взгляде на него. Он тогда же сказал Мак-Вейну:

— Мужчина расплачивается, а женщина уходит. Воистину правосудие — слепо!

Мак-Вейн ничего ему не ответил.

Этот случай живо вспомнился Дэвиду, ожидавшему Бэтиза. Ему стала понятна теперь точка зрения Мак-Вейна, и это утешало его, так как его собственная логика хромала. Но если бы Мак-Вейн мог сейчас сравнить обеих женщин, то ясно, к какому бы пришел он выводу. Против Кармин Фэнчет не было никаких достоверных улик, если только не считать преступлением ее отчаянную борьбу за жизнь брата. Но против Жанны-Мари-Анны Булэн улики были налицо. Она покушалась на убийство, и поэтому Кармин в глазах Мак-Вейна стояла бы гораздо выше.

Но и этот ясный вывод, говоривший не в его пользу, не подействовал все же на Дэвида. Ведь будь Кармин Фэнчет на месте жены Сен-Пьера, она разом прикончила бы его там же на песке. Она поняла бы, как опасно оставить его в живых и, наверное, приказала бы Бэтизу утопить его в реке. Жена Сен-Пьера ударилась в другую крайность. Она не только раскаялась, но постаралась всячески загладить свою ошибку и дошла при этом до крайней неосторожности. Она откровенно сказала ему, кто она такая, она позволила ему войти под ее кров; желая исправить содеянное, она безнадежно запутала себя в сетях правосудия, если только правосудие вздумает в это дело вмешаться. Во всем этом она проявила большое мужество и присутствие духа. «Такой женщиной, — подумал Карриган, — Сен-Пьер может справедливо гордиться».

Он снова принялся осматривать каюту, и все, что он видел, говорило с ним живым языком и возвращало к действительности. Все говорило ему, что он находится в храме, созданием мужчиной для женщины, которой он поклонялся, и этим мужчиной был Сен-Пьер. Сквозь выходившие на запад окна виднелось сияние заходящего солнца, словно благословлявшего этот уголок. Он находился в обители великого счастья, потому что только великое счастье и страстное упоение могли создать всю эту окружающую его обстановку. Все, что богатство и упорный труд могли взять из цивилизованного мира, находившегося за тысячу миль отсюда, все это было к услугам жены Сен-Пьера. И внимательно осматриваясь кругом, Дэвид понял, что женщина была счастлива. На столе лежало ее вышивание и оконченный наполовину абажур. Рядом открыт модный журнал, отпечатанный в городе, в четырех тысячах миль отсюда. Были и другие журналы, и множество книг, и открытые над белыми клавишами ноты, и вазы с желтыми и красными полевыми цветами и серебристыми березовыми ветками. А на одной из белых медвежьих шкур спала на солнышке кошка.